Белорусского шоссе и, согласно совету Эразма Васькина, принялся голосовать скромно, без излишней агрессивности, но в то же время с достоинством хорошо воспитанного человека.
Под Витри ле Франсуа заросшего щетиной и подванивающего псиной Влада подобрал разрисованный карикатурными женскими грудями и задницами грузовичок с панками, направляющимися в Париж на международный фестиваль Альтернативных Движений.
Готовясь к путешествию по Европе Драчинский серьёзно занялся изучением иностранных языков, и, удобно разместившись в кузове, он тут же принялся оживлённо болтать со своими спутниками. Узнав, что Влад добрался во Францию на попутках аж из самой России, панки восхищённо заохали, кивая расцвеченными всеми цветами радуги причёсками.
Примерно через час, выкурив по паре косячков, вся компания пришла к выводу, что и коммунизм, и капитализм — это говно, и пора совершить Новую Альтернативную Революцию. Затрудняясь придумать лозунг для Новой Альтернативной Революции, панки, подначиваемые Драчинским, решили извлечь на свет лозунг революции старой.
— Свобода, равенство, братство, — потрясая в воздухе сжатыми кулаками, кричал Влад.
На горизонте вспыхнули огни. Они стремительно приближались. Париж надвигался на Драчинского неотвратимо, как старость.
Харитон Ерофеев с бокалом красного вина вытянулся на диване. Ему было смертельно скучно. День был в точности такой же, как и все предыдущие, если не считать того, что солнце припекало особенно немилосердно. С утра он съездил на нудистский пляж, погонял на скутере по заливу Ангелов, пару раз полетал на параплане, пообедал на открытой террасе дорогого ресторана, посетил музей Матисса, массажный салон, взял урок гольфа, поужинал в ресторане гольф-клуба и, наконец, вернулся домой. Было только девять вечера. Впереди Ерофеева ждала долгая ночь, отравленная ностальгией.
Харитон лениво потянулся за местной газетой, так и не прочитанной с утра.
— Графиня, — мечтательно пробормотал Ерофеев. — Подумать только, настоящая французская аристократка, голубая кровь — и надо же! Такая нелепая смерть! 'Может быть, мне тоже стоит купить графский титул? Или даже титул маркиза?' — подумал он. 'Говорят, в Европе полно разорившихся аристократов, готовых уступить свой титул за сходную цену.'
Харитон отложил в сторону газету и задумчиво отхлебнул вина из бокала. Денег на графский титул у него вполне бы хватило. Только всё горе в том, что купчая на титул ещё не делает из человека аристократа. Сколько бы титулов Ерофеев ни купил, для французов он всё равно останется невоспитанным мужиком, выросшим в богом забытой деревне Ульи Нижневартовского района, не знавшей, что такое электричество. Несмотря на то, что мечтавший 'выбиться в люди' смышлёный паренёк, получивший начальное образование у раскулаченного деревенского интеллектуала Кузьмича, ухитрился закончить техникум, а затем и институт, и впоследствии стать крупным партийным функционером и директором нефтегазового комбината, его манеры и народно-сибирская речь 'а ля Горбачёв' никак не тянули на выросшего в аристократическом окружении графа или маркиза.
Когда началась перестройка и приватизация, и все крупные начальники и политические деятели принялись отчаянно разворовывать бюджетные деньги и проворачивать невероятные махинации с госсобственностью, Ерофеев решил тоже не упустить свой шанс. Он бодро приватизировал нефтегазовый комбинат, затем организовал несколько дочерних компаний, и принялся перекидывать кредиты с одного предприятия на другое. В конце концов Харитон ухитрился объявить комбинат, стоящий сотни миллионов долларов и разрабатывающий месторождение, чьи запасы нефти и газа оценивались экспертами в пятьдесят миллиардов долларов, банкротом, и продал обанкротившееся предприятие американской фирме за совершенно невероятную для здравого рассудка сумму в 299 долларов.
Провернув эту грандиозную операцию, Ерофеев по-быстрому слинял из страны и купил роскошный особняк в курортном местечке Болье, расположенном на Лазурном Берегу между Ниццей и княжеством Монако.
Естественно, что назойливые журналисты вытащили на свет факт продажи комбината, о нём сообщалось во всех газетах, о нём возмущённо вещали телеведущие, но, как всегда бывает в России, народ покричал и успокоился. В нефтегазовой афёре были замешаны такие высокие шишки, на ней были заработаны такие огромные деньги, что копаться в ней до конца не посмели бы ни следователи по особо важным делам, ни госкомиссии, ни Интерпол.
Проблема была в том, что по некоторым уголовно-политическим соображениям, Харитон Ерофеев не мог вернуться в Россию. Окрестности Ниццы казались ему относительно безопасным местом, поскольку русская мафия, собирающая дань с эмигрировавших 'новых русских' в основном кучковалась в Испании, Англии и Соединённых Штатах.
От Монако — 'города принцев' до Болье было всего двадцать километров, а окрестности Монако и Ниццы контролировались полицией с особым тщанием. Здесь было слишком много аристократов и миллионеров, чтобы Франция могла позволить преступникам, и, в особенности, русской мафии, орудовать на Лазурном Берегу.
Так Харитон оказался в окружении столь любимой им французской аристократии. На его счетах в банках Швейцарии и Каймановых островов лежало более трёхсот миллионов долларов. На эти деньги он мог позволить себе почти всё, что угодно. Его тяжёлая трудовая жизнь в России закончилась. Он вышел на пенсию и превратился в рантье. Теперь его главной проблемой стало изобретение новых приятных развлечений и сюрпризов, которыми он мог бы побаловать себя, любимого. И это было ужасно. Ерофеев невыносимо страдал от скуки и одиночества.
Французский бомонд относился к 'новому русскому' с высокомерным презрением. Даже официанты в ресторанах откровенно посмеивались над неуклюжими манерами бывшего нефтяного магната, над тем, что он не умеет разделывать лангустов, не знает, как правильно есть спагетти, и запивает рыбу красным вином.
— Ceux-ci terrible russe! Ils sont insupportables…[3] — шептались за столиками хорошо одетые пары в престижном ресторане 'La Dentillere', глядя на то, как Ерофеев, тихо рыгая, швыряет на стол непристойно щедрые по французским меркам чаевые.
Слыша их шёпот, Харитон краснел и злился. Несмотря ни на что, в душе он был патриотом, и ему было стыдно за то, что издеваясь над ним, нахальные французы смеялись над Россией.
— Откуда они знают, что я русский? Почему они не принимают меня за американца или, на худой конец, за поляка? — поманив пальцев официанта, спросил его однажды Харитон.
— Потому что вы глаз прищуриваете, — усмехнулся официант.
— Как это? — не понял Ерофеев.
— Это такой анекдот, — объяснил официант. — Приходит русский турист в бар и на чистом французском языке заказывает кофе.
— О, так вы из России! — говорит бармен.
— А как вы узнали, что я русский?
— Очень просто, — отвечает бармен. — Вы сахар в чашке ложечкой размешали, а ложечку из чашки потом не вынули.
'Ладно', — думает русский. 'Я это запомню'.
Пошёл он в другой бар. Заказал кофе, размешал ложечкой сахар, вынул её и положил на блюдце.
— О, вы русский! — сказал бармен.
— Но как вы узнали? — поразился турист. — Я ведь ложечку из чашки вынул.
— Ложечку-то вы вынули, а когда кофе пьёте, глаз всё равно прищуриваете, чтобы ложечка в него не
