«Мы целовались там, где негде сплюнуть,
Где нечем жить — мы жизнию клялись…»
Павел Антокольский.
Пояснение
Почему Казанова? Не только потому, что я повторяю за ним: «главным занятием моей жизни было…» (и есть…). Угадали? Так что женских имён, иногда даже подлинных, в этом тексте много больше, чем мужских…
Кроме того Казанова называл себя космополитом и, кажется, изобрёл даже само это выражение. Я не изобрёл, но тоже люблю себя так называть…
Ещё потому, что я, как и он, «правдив до бесстыдства». И опять же, как и он, отнюдь не страдаю донжуанской сентиментальностью. Но вот чего я никогда не делал — я не «экономил на лирике», то есть не посвящал одно и то же стихотворение нескольким дамам поочерёдно, а каждой писал (если вообще ей писал) отдельное. В отличие от часто ленившегося рифмовать синьора Джакомо Казановы.
Ещё потому, что Казанова быстро замечал переоценку ценностей и (главное!) удивлялся ей, а не просто принимал, как должное: он бы в наше время заметил, к примеру, ну хоть социальные последствия того, что часы, принадлежавшие в течение шести столетий к драгоценностям, приближаются по цене к зажигалке, впрочем, та, в свою очередь, — к уже исчезающим спичкам…
Ещё потому, что его «система» — «идти туда, куда гонит тебя ветер» — это и моя «система» тоже.
Ещё потому, что я, как и он, отнюдь не принадлежу к «ренессансным умам», хотя иногда и кажусь, как и он, пародией на них. Я тоже «человек широчайшего полузнания». Я тоже знаю «кое-что обо всём». Я тоже интересовался и занимался самыми разными вещами, совался в самые разные профессии, но кроме стихов, переводов, да ещё экскурсионного ремесла, ни в чём так и не стал действительно профессионалом, разве что… (см. первый абзац). Итак — «В моём конце — моё начало» (Т.Элиот)
Предуведомление Эта книга — сразу для двух несовместимых видов читателей: для ПРРРИЛИЧНЫХ (мемуары поэта, весьма субъективные) и для НЕЕЕприличных (мемуары бабника, весьма подробные, порой слишком подробные для того, чтобы читатели любого из подвидов первого вида не начали бы возмущаться).
Чтобы избежать недоразумений, наименования глав, предназначенных только для читателей второго вида, как в тексте, так и в оглавлении печатаются красным, да ещё и курсивом. И хотелось бы, чтобы ПРРРИЛИЧНЫЙ читатель, не дай Бог, не «въехал под красный», хотя это и не пор…, спорно…
Пёстрые же главы в основном приличные, но всё же содержат и немного неприличного, и тут уж пусть каждый читатель сам решает, к какой категории ему себя отнести. Во всяком случае, в этой книге вместо замочной скважины читателю предлагаются распахнутые ворота!
Далее, в «этих» главах имена некоторых дам изменены, чтобы не сплетничать о тех из живых, кто не давал своего согласия на огласку, и чтобы не обидеть гласностью возможных родственников и потомков тех дам, которых уже нет…
Что же касается имён всяческих прохвостов и всем известных, да и малоизвестных стукачей (это в главах для ПРИЛИЧНЫХ), то рассказывая о подвигах этих людей, куда более неприличных, чем самые неприличные подробности, я их с удовольствием называю полнейшими именами и даже отчествами, ибо «страна должна знать своих героев»[1], как утверждалось когда-то вполне справедливо. В общем, как сочинил по иному поводу болтун и эпиграммщик Миша Дудин «сын иудин»: «Никто не забыт, и ничто не забыто».
В этой книге я позволяю себе плевать на объективность, которой всё равно никто не достиг и не достигнет. Максимальная субъективность в оценках качеств той или иной женщины, или качеств того или иного поэта, говорит о времени больше, чем худосочные объективистские попытки. Любые претензии на объективность уж точно кощунственны, ибо чем больше авторы претендуют на объективность и непогрешимость, тем более безоговорочно они ставят себя на место Господа Бога.
Сошлюсь на Иисуса, сказавшего в известных обстоятельствах: «кто без греха, пусть первым бросит камень». Конечно, в наше время камни всё равно полетели бы градом: ну кого же сегодня остановит честный взгляд на самого себя???
А таких скептиков, как автор этих строк, в прошлом ведь было меньше… Ну, Вольтер, ну, сам Казанова, ну, в крайнем случае Рабле, Свифт… И обчёлся! Да и теперь куда больше людей, нагло верящих в свою объективность, а ранее у большинства, возможно, просто совести было больше.
Вступление это необходимо завершить словами Игоря Михайловича Дьяконова, всемирно известного востоковеда: «На месте Бога для меня — совесть. И таков естественный отбор: вид, где нет совестливых не выживает».
