line/>* * * Я все еще надеюсь: как ребенок,разбивший вазу, в ужасе притихший,желает, чтоб она сама собоюсрослась и примостилась на серванте.Читая книги, все еще мечтаюи все еще уверен в том, что жизньи смерть между собою разрешатсяи я — один — останусь ни при чем.Я все еще надеюсь. И надеждане ластит, а скорее чуть горчит.* * * и на невольничьем рынке Древнего Римагде пахнет так что порой тошнитна шумном и диком рынкесын патрициявзбалмошный и самолюбивыйброжу с мальчиком-слугойи ты тамв толпе рабынь на продажугрязная и злаяотворачиваешься и закрываешь глазано я же видел тебя спустя две тысячи летя узнал тебя сразуи купленная мнойты единственная кто имеет правовходить ко мне по утрамкогда я еще сплюты приносишь мне ягоды и сокиа из всех мыслимых на земле огорченийменя мучает только однокогда вишневая косточкапопадает на передние зубы
Белые сны
Июль был смугл, но август бел,и белы были сны.Весь мир бледнел или седел,как будто белены поел.И было нам не по себеот этой белизны.Как привидение бела,прикрывшись скатертью,ты, кошкой выгнувшись, спалаи, просыпаясь, мило зла,проклятья комарам слала,смешно и матерно.Во сне кружилась головаи что-то давнее.Дышала ты едва-едва,нещадно растрепав диван,вчерашний выветрив дурмансвоим дыханием.Ладонь твоя мою звала,как птица ищет корм,как жаждет дождь иссохший злак,я руку дал, хоть ты спала,свою ладонь в мою вплелаи нежно, и легко.В беспепелье тобою выжжен,вживался в трепет глаз.В любви тобой —в болотной жиже,в любви твоей — в небесной выси.И в линиях судьбы и жизнистекался пот у нас.От ветра дым паникадильныйпроник в раскрытое окно.А птицы по столам ходилии наше выпили вино.* * * Я потерял спички. Коробок потерял, говорю.Потерял ощущение бренности, гибельностибытия.Наглый, словно сорняк, стою на мокром ветру.Счастье, как ты велико. Куда мне спрятать тебя?Нет ощущенья холода, слякоти. Пеленаветра, тумана и снега не настигает меня.Что-то крошится в ладонях. Кажется, это зима:бесится, но не слышна, будто в немом кино.Не принимаю к сердцу. Не научусь принимать.Очень хочу принять, но сердце, как тот щенок,глупо сидит в углу, в лужице на полу.То он полижет живот, то он почешет скулу.Сердце, где ты и что ты? Ты что же, вовсе нигде?Не знаю твое биенье, не чувствую тяжесть твою.Господи, строгий Боже, как же ты не доглядел,что я стою, улыбаясь. Даже что просто стою.Нет ощущения времени. Теплый, безумный,живой,вижу сплошное счастье. Куда мне столько его.Стыло, я знаю, стыло. Я знаю и не могувпустить в себя хоть на атом черную синеву —гарью пропахший вечер — город в грязном снегу — гибельность этого сердца — этого ветра звук.Я не умею больше не миловать, не корить.Что мне просить у Бога? Разве что прикурить.* * * Если в электричке,сидя друг против друга,мы прижмемся к обмороженному стеклу щекамиипостараемся соединить губы,то на стекле останется бабочка,ана наших щеках рисунок пальцев всехжелавших узнать, куда едем.* * * Я не ведаю, что творю,я тебе о любви говорю.В светофорах мигающий красный.Этой ночью дурною, заразнойконтиненты идут ко дну.Разве я при этом усну...В светофорах мигающий свет.Пропускаю помеху справа,пропускаю целые главы.А конца в этой книге нет.Как в бреду, улетаю в кювет...Ах, мигающий красный... алый...темно-розовый... огневой...Словно сердце, движенье встало.Бледный месяц, как часовой,опаленная тень краснотала...Дать понять им, что я живой.Я не ведаю, что творю,я тебе о любви говорю.Ты родная, ты рядом одна,Ты мне тысячу лет как жена.
Пляс
Снегири в одеждах алых.Косари в рубахах белых.Боль в натруженных суставах.Жар в руках остервенелых.Косари одежды сняли,на телах озноба синь.Парусами обрасталимачты сосен и осин.Пью истомы сок соленый,Мне не тошно, не легко.Прохожу, хмельной и сонный,По закату босиком.Коли бос — идешь и пляшешь,Пятки обжигает жуть.Косари, рубахи снявши,Снегирей в закате жгут.* * * Стенька Разинлениво наблюдал пчелиную суетупчелы вились возле его головыс выжженными ресницамии медовым соком на кожепчелы вилисьвозле его головы насаженной на колтак схожей с цветкомцветком на стебле* * * Мальчики направо — ну их к черту.Девочки налево — там, где сердце.На разрыв аорты воет рота,матушка попить выносит в сенцы.Клюнул жареный петух туда, где детствозаиграло, и забил крылами.Нам от мертвых никуда не деться.Кто здесь в рай последний — я за вами.В небе морось, в мыслях ересь, черездень ли, два отслужат здесь обедню.Сохранит твою глазницу или челюстьил речной, отец дурной, приют последний.С каждым взмахом петушиного крылараскрывается нехоженая мгла.Матушка попить выносит нам,ковшик бьет, как в лихорадке, по зубам.* * * ошалевшиена усталых коняхв запахах тревожного июльского солнцасырого сукна и потавъезжаем в селеньеиспуганные крестьяне выносят хлеб-сользаранее знаячто висеть нынче их барину(кричавшему вчера: на конюшню!— а сегодня: я ль вам отцом не был!)висеть емуза ребро подвешенному на воротахи неразумные крестьянекрестятся и прячут девок на сеновалахне зная что волюподаренную имне купишь хлебом- сольюи не догадываются что к вечерувыбегут девки в ужасеиз подожженных нами сеновалови остужать мы их будемобливая из ведер колодезной водойи будут вздрагивать от жары и визгапугливые конии перепадет нам завтра от батьки за непотребствозато зарево будет видно даже из Астрахани* * *Воет, в кровь задрав ногти, вся дремучая рать.Мясорубка до ночи или бойня с утра.Тяжкий сумрак, как нелюдь, жадно смотритв глаза.И пустыня не внемлет. Да и что ей сказать.Ошалевшие други цедят трепетный мед.Из красавиц в округе только смерть берет в рот.Не найти ни барана, ни новых ворот.Отступать еще рано. Неохота вперед.Здесь сидим. Чешем ребра. Рты кривим. Ждемприказ.Золотое отребье! Ребя! Бог помнит нас!Вот наш ангел на небе. Только он косоглаз.Солнце светит так ярко... как дурак без порток.Добежим или вряд ли? Ну-ка, кинь пятачок.Из заоблачной сини машет белый платок....Знаешь как ее имякак бродили босымиобнаженными плылиразнесло на быстрине...Я все знаю, браток.* * * иногда я
