— Нельзя. Позарез нужно в министерство и в Центральный Комитет. Разбирайся без меня. Что останется загадкой, разрешу.
— Больше недели ждать не смогу.
— Сможешь. К чему бежать от жизни? Засиживаешься, поди, за письменным столом? Подождешь?
— Не обещаю.
— Да я прикажу, и тебя заклинят в Желтых Кувшинках. Я здесь царь, бог и воинский начальник. Просьба: не начинай знакомство с заводом и проверку письма, не встретившись с моей женой. Между прочим, тебя ждет сюрприз.
От самолета отъехал громадный бензозаправщик.
Касьянов сказал с лукавством в лице:
— По мере сил следим за советской печатью.
— Одобряете или недовольны?
— В основном одобряем.
— Что?
— Дрожи, чертушка, под тебя подвожу критический заряд.
— Я еще от самолетных вибраций не избавилась.
— Вещи с натуры: статьи, очерки, эссе — одобряю, потому что печешься об ускорении технического прогресса, пытаешься защищать биосферу и здоровье целых городов.
— Погоди, Марат, надо позвать твоих товарищей и поставить трибуну.
— Не понравилась торжественность речи? Специально приподнял за облака. Твоему стилю подражая — велеречивости. В публицистике ты ею грешишь. Что еще? Темы ты берешь жаропышущие, прямо из печи событий, но иногда, обрабатывая их, асбестовыми рукавицами пользуешься, манипулятором, ручки боишься обжечь.
— Ручками я пишу.
— Вывернулась. Каюсь, поделикатничал. Я хотел сказать: иной раз ты закрываешь душу толстым слоем теплоизоляции, оберегаешься от огненных процессов действительности.
— Если я и пользуюсь средствами самозащиты, то такими, которые предохраняют от радиоактивного и теплового излучения, сопровождающего атомные реакции жизни.
— Угу.
— Чрезмерные облучения жизнью небезопасны. От них мы впадаем в пессимизм, в мизантропию, во всеотрицание.
— Ах, Инна, зря дал я тебе повод к аналогии. Стоп. Сейчас прищучу. Ругают детективы. А у них пружинные достоинства. Лихо закрученный сюжет. Тебе б прокручивать героя, как космонавта на центрифуге.
— От бешеного вращения герой деформируется, размывается внешне и внутренне. Лица даже не разглядишь.
— Сплошная у тебя самозащита и никакой самокритики.
— Вот и нет: сюжетчица я неважнецкая, бюджетчица тоже.
— Сдвиг! Пойдем дальше. Отдача от публицистических выступлений? Твоя?
— То синяк на плече, то печенки болят.
— Бытие выковывает сознание. И все-таки об отдаче, о результатах публикаций.
— Результаты в общих достижениях страны.
— Угу. Духовное материализуется в деяниях народа?
— Слушай, царь, бог, воинский начальник, оставь свою иронию. Она разит чванством технократов: «Ши-то от вас, писак, пы-ользы? В создании общественного продукта не участвуете, прибыли не даете, фы- ся рота в ногу, только вы не в ногу».
— Во, молодчина! Заметь — хвастаюсь: посылали в Англию и во Францию. Не о том я хочу сказать, чем иностранца перво-наперво прельщает лондонский Гайд-парк: дискутируй по любым проблемам. В Гайд- парке сколько угодно ходи по траве, валяйся, и она не пострадает: крепче будет расти, потому как ее двести лет культивировали топтанием и проч. Блестящая отдача. А ты? Так уж и нельзя уж против шерстки погладить.
— Так уж и нельзя уж выпить русскому человеку.
— Угу. Инна, красавица, этикет прессы будешь выдерживать или обнимемся?
— Позже, на росстани.
— Значит, дождешься?
— Клясться не стану.
— Пора на посадку... Жаль, заковыристая встреча получилась, смурная. Моя вроде вина. Осведомленность демонстрировал. У друзей после разлуки исповедь должна предварять спор. Не серчай.
— Разгадка, пожалуй, в другом.
— Режь напрямик.
— Выдам сполна. Вооружусь фактами, тогда.
— За безмерную любовь, да чтобы не получить погром, было бы это исключительно.
ИСКАТЕЛЬ
— Что? — пролепетала я от удивления, увидев Антона Готовцева.
— То! — гаркнул Антон в ответ и засмеялся.
Мы радостно стукнулись плечами и пошли к зданию аэровокзала.
Антон расспрашивал меня о семье, о здоровье, о делах.
Я отвечала, чувствуя, что его интерес не холодное следование правилам учтивости.
Я отвечала коротко: не терпелось узнать, каким образом он очутился в Желтых Кувшинках.
— Как ты здесь? Переехал?
— Увы, — посетовал Антон и, кивнув на самолет, в котором улетел Касьянов, сказал не без гордости: — Ему обязан. Пригласил, как поется в песне, для совету. Одновременно академика Чердынцева из Казахстана тоже пригласил. У него на заводе, в смысле у Касьянова, в металлургической лаборатории оригинальные вещи наклевываются. И тайная задумка была.
— Тебя перетащить?
— Именно. На родном заводе у меня в лаборатории дела сложились вэри бэд. Не по моей вине плохо сложились. И не по вине персонала. Ты бывала в нашей лаборатории и должна помнить, что она возникла при главном инженере комбината Шахторине.
— Помню.
— Довелось встречаться?
— Вскользь.
— Соболезную. Руководитель в истории завода весьма примечательный. Был сильной личностью и не нарушал законности. Был личностью, но боролся против обезличивания подчиненных. Ввел на заводе день творчества.
— Чего тут особенного — день творчества? Заводом руководил великий Вычегжанинов. Он-то и создал атмосферу творчества.
— Создать-то создал, но в ту пору он уже занимал пост заместителя министра, а заводом заправлял Самбурьев. Организаторски Шахторин совершил революционный шаг отнюдь не потому, что преодолел сопротивление ретроградного Самбурьева. Шесть дней в неделю пять тысяч инженеров вколачивали себя в заводскую текучку.
— Выполняли план.
— А что есмь такое выполнять план? Производить определенную работу, которая своей привычностью,
