мощное монашеское возрождение, хотя и не был исихастом в строгом смысле слова. С. Р. оказал большое влияние на общественно-политическую жизнь своей эпохи, но не участие в конкретных политических событиях, а его общее благотворное воздействие на церковь, об-во и культуру закрепили за С. Р. имя национального героя.
Лит.: Георгиевский Г. П. Завет преподобного Сергия // Чтения в Обществе любителей духовного просвещения. 1892. Ноябрь. С. 499–515; Никон (Рождественский). Житие и подвиги преподобного и богоносного отца нашего Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца. Троице-Сергиева лавра, 1904 (репринт — 1989 и 1991); /'олубинский Е. Е. Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра. М., 1909; Ключевский В. О. Значение преп. Сергия для русского народа и государства // Ключевский В. О. Очерки и речи. 2-й сб. статей. М., 1913. С. 199–215; Булгаков С. Н. Благодатные заветы преподобного Сергия русскому богословствованию // Путь. Париж, 1926. № 5; Лихачев Д. С. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого (конец XIV-начало XV века). М.; Л., 1962; Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 141–153; Жизнь и житие Сергия Радонежского. М., 1991; Кучкин В. А. Сергий Радонежский // Вопросы истории. 1992. № 10; Fedotov G. The Russian Religious Mind. Cambridge, Mass., 1966. Vol. 2. P. 195–229.
И. В. Басин
СЕРДЦА МЕТАФИЗИКА — духовное узрение феномена сердца и последующие размышления о нем в своеобразной метафизической форме. В рус. культуре, включая и философию, С. рассматривается как чрезвычайно насыщенный многообразными смыслами глубинный символ, к к-рому обращались поэты и писатели, философы и теологи. Первые описывали эмпирические проявления этого 'светового центра души', его таинственное действие на человека, а последние — теоретически осмысливали этот феномен и созидали своеобразную 'метафизику сердца' (Киреевский, А. С. Хомяков, Юркевич, Вышеславцев, Франк, Флоренский, И. А. Ильин, Розанов, Н. и Е. Рерих, Андреев и др.). При всей 'полифонии смыслов' С, писал Вышеславцев, прежде всего есть 'предельный таинственный центр личности, где лежит вся ее ценность и вся ее вечность' (см.: Вопросы философии. 1990. № 4. С. 63). Это определение как бы резюмирует то основное, в чем сходятся мн. рус. мыслители. В кн. 'Столп и утверждение истины' (1914) Флоренский обращает внимание на то, что в разных языках и культурах термин 'С.' имеет значение 'стержня', 'середины', 'средоточия', 'недра', 'нутра', 'ядра' и т. п. (с. 269–272). К С, как 'очагу нашей духовной жизни', направлены все устремления церковной мистики, ибо от него зависело исправление и 'возрастание личности'. Одухотвориться, говорит Флоренский, означает не что иное, как 'ублагоустроить', 'уцеломудрить' свое сердце' (с. 268). С. - гарант духовной чистоты человека, ибо оно есть 'искра Божия', 'око небесное', потому даже под толстым слоем скверны 'свят человек в тайниках души своей'. Феномен 'чистого сердца' отличает Флоренского, скажем, от Паскаля, учившего об антиномизме сердца. 'Метафизика сердца' у Флоренского дополняется 'метафизикой света' — 'света души праведника' как высшего типа личности. Не случайно у всех народов свет и святость неразрывно связаны. Символом света для Флоренского является православный | Храм как 'сердце религиозной жизни' верующих. По Киреевскому, в С. заключены основы духовности человека, т. е. его нравственные чувства и убеждения, ценности | и идеалы, а главное — его религия, ибо 'вера есть взор сердца к Богу'. В нем же коренится вся сила человеческого разума, убедительность его доводов, духовные мот вы внешнего поведения человека. Из 'отвлеченного ума', писал он, нельзя получить ни истинной веры, ни совести, ни любви. Это было бы 'странное рождение живого из мертвого' (Поли. собр. соч. М., 1911. Т. 4. С. 276). Оторванное от 'сердечного стремления', отвлеченное мышление представляет собой разновидность развлечения. Сила такого ума есть просто 'умная хитрость', обладатель к-рой утрачивает 'первозданную неделимость личности' и оказывается саморазорванным на отдельные силы, способности и функции. Так, 'внутренний человек' приносится в жертву 'внешнему человеку', духовность — материальному бытию, высшие цели жизни — ее комфорту и удобству, нравственные убеждения — выгоде поведения, сердечная вера — внешнему культу. Это понижение духовного уровня жизни, считает Киреевский, характерно для Запада с его научно-техническим прогрессом, образованностью и правовой культурой. Он первый в России ставит диагноз 'болезни благополучного Запада' — 'духовное загнивание'. Истоки европейского просвещения он видит в философии Аристотеля с ее культом 'отвлеченного мышления' ('ум европейца имеет особое сродство с Аристотелем'), римском праве, прочном чувстве собственности и 'безбожном вольнодумстве'. В целом холодной 'метафизике разума' на Западе Киреевский предпочитает тонкую 'метафизику сердца' на Востоке и связывает со 'Святой Русью' духовно-нравственное возрождение 'самодовольного Запада'. Хомяков с позиций 'метафизики сердца' критикует зап. рационализм в философии, теологии, исповедании веры, культуре, самой жизни. Для него С. - живительный источник веры, надежды и любви, без к-рых нет и 'высшего гнози-са': 'Христианское знание не есть дело пытающего разума, но веры благодатной и живой' (Церковь одна // Собр. соч. Пг., 1915. С. 36). Не разделяя модного тогда увлечения философией Гегеля, он связывал с этой 'вершиной' европейского рационализма крах самого рационализма. Беспощадной критике Хомяков подвергает зап. вероисповедания — католицизм (папизм) и протестантизм (реформу) — за равное 'предательство Христовой Церкви' ввиду холодно-рассудочного и даже утилитарно-расчетливого характера веры. Особенно 'папизм', утверждает он, перенес в 'святилище веры полный механизм банкирского дома' (Там же. С. 67). Кто верит одним умом — не верит вовсе, ибо нет веры без любви и сердечной преданности Богу. Просто 'умная вера' сродни религиозному нечестию. 'Рим и реформа' веками 'перебрасываются силлогизмами', погрязнув в 'скудоумном рационализме'. Хомяков обращает свой взор на Восток и в 'Записках о всемирной истории' говорит о глубинном духовном родстве рус. и древнеиндийской 'культуры сердца'. Исследуя символ С. в ст. 'Сердце и его значение в духовной жизни человека, по учению Слова Божия', Юркевич выделяет как религиозные, так и мирские его истоки, трактуя его очень широко. Главные значения С:
1) средоточие всей духовной и телесной жизни человека;
2) 'проводник' человека к Богу; 3) 'седалище воли и ее хотений', чувств и страстей; 4) 'скрижаль, на которой написан естественный нравственный закон'; 5) орган всякого познания, в т. ч. и мыслей 'как советов сердечных'; 6) источник слова, а также и памяти; 7) 'место рождения дел человеческих' (Филос. произв. М., 1990. С. 69–103).
Словом, согласно Юркевичу, С. есть ось, на к-рой вращается вся жизнь человеческая. Он выделяет два уровня личности — внешний, поверхностный, и внутренний, глубинный, фундаментальный. Если первый связан с умом, мышлением и сознанием, то второй — с 'глубоким сердцем', целостной, самоценной жизнью человека, его свободной волей, непосредственными и бессознательными чувствами. Сначала жизнь — потом знание. Юркевич развенчивает рационалистическую трактовку человека: 'Ум — вершина, а не корень духовной жизни человека', 'видимая вершина той жизни, которая первоначально и непосредственно коренится в сердце'. Критикуя механистическую науку за вульгарно-материалистическое сведение душевной жизни к началам механическим, физическим, биологическим и др., Юркевич считает, что связь души и тела должна мыслиться как 'целесообразная', идеальная, духовная; есть 'непространственное существо души', в силу чего напрасны надежды управлять душой 'как паровой машиной'. Точно так же и С. есть не механический, а 'мистический центр' человеческой духовности, тайны к-рой известны только одному Богу. Не в разуме доброта, а в любви, свободе, сердечном влечении. Когда иссякает источник любви в С. человеческом — меркнет и нравственное начало в человеке, ведь 'совесть взывает властно к сердцу, а не к безучастно-соображающему разуму'. Нравственность не есть 'утонченный и образованный эгоизм'. Это оппозиция как теории 'разумного эгоизма' фр. просветителей, так и рационалистической этике долга Канта. По Юркевичу, 'сердце предваряет разум в познании истины'. Познание С. естественно вкраплено в саму жизнь и вытекает из интимной связи человека, мира и Бога. Душа предрасположена к этому 'необыкновенному научению', в силу чего нек-рые высшие истины внезапно и непосредственно открываются ей (Бог, любовь, совесть, правда, свобода и т. д.), а затем становятся доступными для 'понимающего мышления'. Разум вносит порядок и логичность как в саму жизнь, так и в содержание познания, устанавливаемое С. Как жизнь без порядка, так и порядок без жизни равно не сообразны с назначением человеческого духа. Дело не только в первичности и приоритете С. над разумом, но также и в способах постижения ими истины. Отмечая мгновенный, интуитивный характер схватывания истины С, Юркевич далее говорит, что это не столько познание, сколько 'внезапно возникающие откровения истины'. Между тем разум действует постепенно, последовательно, шаг за шагом, а потому медлителен и тяжеловесен механизм логического мышления. Но в самой 'нерасторопности разума' есть и
