– И да и нет. Джонни Хогг – надежный курьер, но это большая проблема – наладить безопасную связь. Том Локарт скоро будет в Ковиссе. Ты слышал о Загросе?
– Как не слышать! Они там в горах все на голову больные. А что старина Руди?
– Не знаю пока, как с ним безопасно связаться. Может, Мак что-нибудь придумает. Я утром лечу на 125 -м в Тегеран, и мы должны встретиться и переговорить в аэропорту. Потом я сразу вернусь, у меня билет на ночной рейс до Лондона.
– Ты, я смотрю, слегка подталкиваешь ситуацию, а, сынище?
– Есть у меня пара-тройка проблем, Скрэг. – Гаваллан внимательно разглядывал свой бокал, рассеянно покручивая виски вокруг кубиков льда внутри. Мимо них проходили другие постояльцы отеля. Три из них были девушками: бикини, золотистого оттенка кожа, длинные черные волосы, небрежно наброшенные на плечи полотенца. Скраггер заметил их, вздохнул, потом опять сосредоточился на Гаваллане.
– Энди, мне, возможно, придется доставить Касиги на завод «Иран-Тода» через день-другой. Старина Жорж не разгибает перед ним спины, упершись лбом в коленки, с тех самых пор, как Касиги согласился платить ему на два доллара больше, чем цена «спот». Касиги думает, что к Рождеству нефть будет стоить все двадцать долларов за баррель.
Это новость встревожила Гаваллана еще больше.
– Если это произойдет, взрывная волна прокатится по всем промышленно развитым странам; инфляция опять взлетит до небес. Полагаю, уж если это кому и известно, так им. – Ранее, едва Скраггер упомянул Касиги и компанию «Тода», Гаваллан отреагировал мгновенно: Дом Струана поставлял команды и арендовал многие из судов, которые строила «Тода», и они были старыми партнерами. – Много лет назад я знавал босса этого Касиги, человека по имени Хиро Тода. Он об этом не упоминал?
– Нет, ни разу. Ты встречался с ним? Где? В Японии?
– В Гонконге. Компания «Тода» вела дела с Домом Струана – это компания, на которую я раньше работал, – в те дни она называлась «Тода Шипинг», занималась главным образом строительством кораблей и не была еще тем огромным конгломератом, каким является сегодня. – Лицо Гаваллана стало жестким. – Моя семья с давних времен была из шанхайских китайских торговцев. Наша компания была разорена более или менее дотла во время Первой мировой, потом мы объединились с Домом Струана. Мой старик был в Нанкине в тридцать первом году, когда японцы устроили там резню, а потом попался им в руки в Шанхае сразу после Перл-Харбора и уже не пережил лагеря для военнопленных. – Гаваллан разглядывал отражения на бокале, мрачнея все больше и больше. – Мы потеряли много добрых друзей в Шанхае и Гонконге. Я не могу простить им того, что они творили в Китае, никогда не прощу, хотя, с другой стороны, надо ведь жить дальше, так? Приходит день, когда нужно зарывать топор, хотя стоит иногда поглядывать на старые следы от их зубов.
– И я чувствую то же самое. – Скраггер пожал плечами. – Касиги вроде ничего. Где он сейчас?
– В Кувейте. Возвращается завтра, и я должен отвезти его в Ленге на консультации, назначенные на утро.
– Если ты полетишь на завод «Иран-Тода», как ты думаешь, у тебя получится подскочить повидаться с Руди? Может быть, прозондировать его?
– Отличная мысль, Энди.
– Когда увидишь Касиги, упомяни при случае, что я знаю его председателя правления.
– Конечно, конечно, упомяну. Я мог бы поинтересоваться у него, не… – Он замолчал, глядя поверх плеча Гаваллана. – Посмотри-ка, Энди, воистину сладостная картина для измученного взора!
Гаваллан повернулся на запад. Закат был совершенно неземной красоты: далекие облака были расписаны красными, пурпурными, охряными, золотыми красками, солнце, почти на три четверти опустившееся за горизонт, окрасило воды Персидского залива в кровавый цвет, легкий ветерок играл пламенем свечей на крахмальных скатертях, уже постеленных для ужина на террасе ресторана.
– Ты прав, Скрэг, – тотчас согласился он. – Неподходящий сейчас момент, чтобы быть серьезным; дела подождут. В мире нет картин великолепнее тех, что рисует заходящее солнце.
– А? – Скраггер недоуменно уставился на него. – Господи ты боже мой, да я не закат имел в виду, а девчонку.
Гаваллан вздохнул. Девчонкой была Паула Джанкани, только что вышедшая из бассейна внизу под ними: ее бикини было меньше, чем бикини, капельки воды на коже поблескивали и вспыхивали бриллиантами в лучах заходящего солнца, она вытирала полотенцем то ноги, то руки, то спину, то опять ноги, потом накинула прозрачный купальный халатик, полностью и с веселым удовольствием отдавая себе отчет в том, что вокруг не было ни одного мужчины, который бы не оценил это представление, – или женщины, которая ей бы не завидовала.
– Ты похотливый сукин сын, Скрэг.
Скраггер рассмеялся и сказал, еще больше подчеркивая свой австралийский выговор:
– Тока одна радысть в жизни у меня и осталася, хрен старый! Нет, ты глянь, эту Паулу прям хоть в книжку вставляй.
Гаваллан изучающе посмотрел на нее.
– Ну-у, в итальянских девушках вообще обычно есть что-то сверхособенное, но эта юная леди… она не такая потрясающая красавица, как Шахразада, и в ней нет этакой экзотической тайны, как в Азадэ, но я с тобой согласен, Паула – уникальное создание.
Вместе со всеми остальными они провожали ее взглядом, когда она шла между столиков, возбуждая страсть и зависть, тянувшиеся за ней подобно шлейфу, пока она не исчезла в огромном холле отеля. Они сегодня ужинали все вместе: Паула, Дженни, Мануэла, Скраггер, Гаваллан, Шандор Петрофи и Джон Хогг. «Боинг-747» Паулы снова был в Дубае, в нескольких милях по шоссе от отеля, ожидая разрешения вернуться в Тегеран за новой партией итальянских граждан, и Дженни Мак-Айвер случайно встретила ее, когда ходила по магазинам.
Скраггер вздохнул.
– Энди, старина, мне непременно хотелось бы ей вставить, можешь не сомневаться.
– Толку тебе от этого все равно никакого не будет, Скрэг. – Гаваллан коротко хохотнул и заказал себе еще виски с содовой у безупречно одетого официанта-палестинца, мгновенно возникшего рядом с их столиком; некоторые из других гостей уже были элегантно и дорого одеты для чудесного вечера: последняя парижская мода, глубокие вырезы на платьях, накрахмаленные белые смокинги – или дорогая повседневная одежда. Гаваллан был в превосходно сшитом костюме для тропиков, Скраггер надел традиционную униформу: белая рубашка с коротким рукавом с погонами и наградными планками, черные брюки и ботинки.
– Еще пивка, Скрэг?
– Нет, спасибо, приятель. Я доработаю этот бокальчик и подготовлюсь для Пульсирующей Паулы.
– Мечтать не вредно! – Гаваллан снова посмотрел на закат; он чувствовал себя лучше, его старый друг помог ему собраться, когда он расклеился. Солнце почти совсем скрылось за горизонтом, прекрасное как никогда, и он вспомнил закаты в Китае в былые дни, переносясь мыслями в Гонконг, к Кэти и Иэну, к веселью в Большом доме на Пике – вся семья в добром здравии и прекрасном настроении, – к их собственному дому на мысе Шек-о, когда они жили вместе, а Мелинда и Скот были еще детьми и шлепали ногами туда-сюда по всему дому, а далеко внизу сампаны, джонки и корабли всех размеров купались в лучах закатного солнца над спокойным морем.
Краешек солнца скрылся за полосой воды. С большой торжественностью Гаваллан несколько раз негромко хлопнул в ладоши.
– Это ты чего вдруг, Энди?
– А? О, извини, Скрэг. В былые дни мы имели привычку аплодировать солнцу, Кэти и я, в ту самую секунду, когда оно исчезало. Чтобы поблагодарить его за то, что оно есть, и за показанное нам уникальное представление, за то, что мы живы и можем им наслаждаться – вот именно этот закат ты видишь в последний раз в жизни. Такой, как сегодня. Ты больше никогда не увидишь его снова. – Гаваллан пригубил виски, глядя на отсвет закатившегося солнца. – Первый человек, который поделился со мной этой мыслью, был удивительным парнем, мы стали большими друзьями – до сих пор дружим. Великий человек, и жена у него тоже потрясающая женщина. Как-нибудь я тебе о них расскажу. – Он повернулся спиной к западу, наклонился вперед и тихо спросил: – Ленге. Ты думаешь, это возможно?
