нужно, либо находилось в таком состоянии, что называется «обломки кораблекрушения».
Но это нас не огорчило. Мы были счастливы победой. Она не только вселила в нас законную гордость, но и дала надежду благополучно добраться до своих берегов.
Мы подняли плотик с «добычей» на борт, как вдруг услышали где то за кормой:
— Гитлер капут!
— Аллес капут! — машинально отреагировал Одесса-папа и, сообразив, бросился на корму.
За кормой, вцепившись в баллер руля, болтался в воде немецкий матрос.
Одесса-папа одним рывком за шиворот выхватил его из воды, обезоружил — выдернул из кобуры длинноствольный «люгер», снял с пояса штык-нож.
— Попался, фашистская морда!
— Нихт фашист! — У немца дрожали губы, синевой подернулось лицо. — Нихт фашист! Их бин телеграфист!
Одесса-папа и тут среагировал мгновенно.
— Доложи Командиру, — приказал он мне. — Радиста выловили!
Подошли Командир и Штурман. Штурман говорил по-немецки.
— Товарищ старший лейтенант, — горячо шептал ему Одесса-папа, — скажите ему: «Починишь ра цию — мы тебя отпустим».
— Ты что, охренел, мальчик из Одессы? Отпустим! Шиссен его к Гитлеровой бабушке!
— Нихт шиссен! — опять закудахтал, трясясь всем телом, немец. — Их бин телеграфист!
— Ладно, — сказал Штурман. — Найди ему что-нибудь переодеться и отведи в радиорубку.
Одесса-папа взял немца за шиворот и повел к люку. Тот продолжал бить себя в мокрую грудь:
— Их бин Карл!
— Ду бист фашистская морда, — упрямо стоял на своем Одесса-папа. — Тебя утопить мало.
— Их найн фашист! Их бин пролетариат! Карл Маркс!
— А я — Федя Энгельс! — И Одесса-папа спустил вождя международного пролетариата в люк. Головой вперед.
Ободренные, даже чуть зазнавшиеся, мы снова легли на свой курс.
— Ну, вот, — услышал я, как сказал Командир Штурману, — мы нашли тактику. Мы победим. Мы вернемся к своим. — И он взглянул на паруса, усмехнулся.
Море — оно большое. И в нем своя жизнь. И в нем многое случается. И загадочное, и неожиданное. Иной раз слушаешь старого моряка про Летучего Голландца, про другие корабли-призраки, про морских чудовищ, способных заглотить судно тонн на двадцать, — и думаешь: здорово брешет, бычок в томате. А вот когда сам поплаваешь, походишь по морям-океанам, и не в такое поверишь. И сам такое можешь рассказать, что никто тебе не поверит. Кроме старого моряка.
Многое в море случается. Особенно — встречи, неожиданные и необыкновенные. Вот и у нас получилась такая встреча. Перед последним боем нашей дорогой «Щучки»…
Освоились мы с парусами, несем вахты как обычно. Только, конечно, наблюдение усилили. Оно и понятно: нам ведь теперь ни удрать, ни нырнуть, ни отбиться. Только маскироваться да пробираться темным коридором, по стеночке. Вздрагивая от каждого шороха, прячась от каждого встречного огонька…
— Прямо по курсу шлюпка!
Сначала решили, что шлюпка пуста. Либо смыло ее с палубы, либо сорвало взрывной волной со шлюпбалок. Но шлюпка шла под парусом. И этим парусом кто-то управлял.
— Шлюпка наша, — определил наблюдатель. — Сменила галс, уходит от нас.
— Не догоним, — определил на глаз Боцман, — узла на два шибче нас идет. А шлюпочка нам очень сгодилась бы.
— Поднять флаг! — скомандовал Командир. — Дать ракету!
На шлюпке послушно упал парус. Когда мы подошли к ней, она встретила нас, ощетинившись автоматными стволами.
— Свои! — крикнул Боцман. — Отставить боевую тревогу! Швартуйтесь к нашему борту!
Человек, сидевший у руля, привстал. А мы… мы чуть не упали! Сжимая румпель окоченевшей рукой, на корме сидел Егорка Курочкин, сын первого капитана нашей «Щуки». А в шлюпке лежали трое раненых моряков.
Одесса-папа опомнился первым, перегнулся через леер:
— Вот это номер! Егорка! И что вы тут делаете?
— Грибы собираем, — сердито отозвался Егорка и, выпустив румпель, подул на застывшие пальцы, отогревая их.
Ну что? Что тут спрашивать? Картина ясная, катер погиб. Часть экипажа оказалась в шлюпке, посреди холодного и враждебного моря.
— Раненых забирайте! — сердито приказал Егорка. И, подхватив автомат, перебрался на «Щучку».
Раненых устроили в кают-компании, перевязали, накормили, порадовали фронтовыми «соточками». Они уже было блаженно задремывали, но разом вскинулись:
— Егорка где? Спит? Умаялся герой. Он ведь, пацан малый, нас от верной гибели выручил…
Катер был подбит тяжелым снарядом с эсминца, разлетелся как спичечный коробок.
Егорка пришел в себя в шлюпке. Она лениво качалась среди необозримого холодного и пустого моря. Сверху яростно светило холодное солнце. Вокруг сверкала морская вода. В шлюпке стонали раненые моряки. Боцман Ваня, моторист Уткин и радист Лебедев. Под решетчатыми сланями шлюпки плескалась красная от крови вода.
Егорка приподнялся, оглядел горизонт — он был ровен и пуст.
Боцман пошевелился, открыл глаза и сказал с трудом, прерываясь:
— Если ты… Егорка, шины… мне на… ногу… наложишь, то я помогу тебе перевязать… ребят.
Егорка сноровисто отодрал рейку от сланей, переломил ее пополам и, по указаниям боцмана, наложил рейки ему на ногу, примотал их толстым шнуром.
Боцман разжал зубы, вздохнул и сказал прерывисто:
— А теперь вот что… Слушай, сынок, мою команду.
Шлюпка легонько покачивалась на мертвой зыби.
Раненые стонали. Старшина командовал. Егорка выполнял.
В кормовом отсеке нашелся анкерок с пресной водой и неприкосновенный запас из нескольких банок консервов, пачки сахара и спиртовки. Кое-какие медикаменты: вата, бинты, йод, аспирин в таблетках, сода. Под носовой палубой — свернутый парус.
По указаниям боцмана Егорка напоил матросов, перевязал как смог их раны, отчерпал со дна шлюпки воду и уложил всех поудобнее.
— Так, юнга, гляди теперь на компас. Куда стрелка кажет? Вот так, да? Садись за весла, разворачивай носом на зюйд, к нашему берегу пойдем.
Около часа Егорка ворочал тяжелые длинные весла, поглядывая на компас. Потом разжег спиртовку, вскипятил немного воды, заварил чай и размочил в нем сухари. Покормил раненых.
Стемнело. Небо затянулось тучами. Посвежело, рябь поднялась. Над ней колючий снег помчался.
— Ложись, Егорка, — сказал боцман, — я вахту подержу. Отдыхай, малец.
Егорка растянул парус, укрыл им раненых и сам прикорнул сбоку.
Ночь пролетела мгновенно. Откинув край паруса, Егорка увидел на фоне уже светлого неба сгорбившегося на корме у руля боцмана. Он всю ночь просидел, направляя шлюпку к нашему берегу.
Егорка выбрался из-под паруса и, поеживаясь от холода, перебрался на корму.
— Ложись, дядь Вань, я тебя сменю.
Боцман едва сумел разжать ладонь и оторвать руку от дубового румпеля. Ползком, подтягивая непослушную ногу, перебрался на Егоркино место.
