И тут он пошел дальше. Декольте ее платья было довольно низким. Он осторожно стянул вниз лиф, обнажил грудь и с низким, горловым, почти болезненным рычанием сжал бархатистый холмик. Джорджи вздрогнула, застонала и, дрожа, откинулась назад, на приятно-теплый камень. Она гладила голову Йена, пока тот упивался вкусом ее груди. Иногда она судорожно вцеплялась в шелковистые волосы, опьяненная его раскованными ласками. Господи Боже, она засыпала Мину вопросами. Но никакими словами невозможно передать это неземное наслаждение.
Ее соски пульсировали. Грудь вздымалась от желания. Он гладил и ласкал ее обеими руками. Металл перстня-печатки, который он носил на мизинце, нагрелся от жара его руки.
Температура между ними все повышалась, и она не удивилась бы, если бы перстень оставил на ее теле отпечаток фамильного герба. Она горела в огне. Горела от жажды.
Ритмические движения его влажного рта одновременно и удовлетворили ее, и воспламенили. И сам Йен, очевидно, наслаждался: самозабвенное восхищение было написано на его обычно бесстрастном лице. Он упивался с бесстыдством, которого никто не смог бы заподозрить в чопорном маркизе. Она была счастлива узнать, что он так восхитительно дерзок, несмотря на кажущуюся сдержанность.
Она прижала его голову к своей груди. Зарылась пальцами в волосы.
Его губы все еще были влажны, когда он насытился вкусом ее груди, покрыл поцелуями ее шею и завладел губами.
— Знаешь, ты действительно безумно красива, — пробормотал он между поцелуями.
Джорджи дремотно рассмеялась, гадая, что будет дальше.
— Итак? — спросила она, нетерпеливо тыча его в бок.
Должно быть, он боялся щекотки, потому что поморщился и фыркнул.
— Итак — что? — потребовал он.
— Итак, Йен…
Она сжала ладонями его щеки и уставилась в глаза.
— Что ты собираешься сделать со мной сейчас?
Его глаза хищно сверкнули.
Он повернул ее руку ладонью вверх и поцеловал.
— А чего тебе хотелось бы?
— Не знаю, — пробормотала она, краснея. — И откуда мне знать? Я никогда не делала этого раньше.
Эта фраза, похоже, застала его врасплох, потому что игривый взгляд сменился пристыженным.
— Нам следует остановиться, — нехотя прошептал он.
— Нет! Пожалуйста! — взмолилась она. — Мне все равно, что диктуют правила чести. Никто не узнает.
— Моя дорогая, ты так… восхитительно не права…
— Поцелуй меня.
Закрыв глаза, она взяла его руку и поцеловала.
— Йен, я хочу тебя.
Он прерывисто вздохнул, и Джорджи ощутила, как его пальцы ласкают ее бедро сквозь юбки. Усилием воли она открыла глаза, готовая избавиться от своей бесполезной девственности: ведь теперь она нашла человека, которому можно безусловно довериться.
Несколько мгновении он смотрел на нее с мучительной нежностью.
— Я дам тебе то, чего ты хочешь, — пообещал он и, медленно, крепко поцеловав Джорджи, поднял ее юбки. Ладони заскользили по голым бедрам.
Что-то несвязно пробормотав по-бенгальски, она опустила веки. Но тут ее и без того слабеющий голос растворился, словно звезды в свете утра… когда он нежно коснулся ее.
Она оказалась постыдно влажной. И поняла это по легкости, с которой его пальцы проникли в нее. Наслаждение молнией ударило в нее. Она судорожно втянула воздух.
— Я знаю, что тебе нужно, — заверил он хриплым шепотом. Его тяжелое дыхание шевелило прядки ее волос.
Она простонала его имя.
— Тебе хорошо, милая? Еще?
— Да… пожалуйста.
Все остальные вопросы показались бы слишком сложными. Мысли исчезли — остались животные инстинкты. Они стали любовниками у стен храма, боготворя друг друга, в поисках земной нирваны, в блаженстве слепого желания. Время потеряло всякий смысл, пока он ласкал и ублажал ее, не лишая, однако, девственности. Но теперь она знала, что может происходить между мужчиной и женщиной, если их влечет друг другу так неодолимо, как ее и Йена.
Ее жажда постепенно обращалась в отчаяние.
— О, Йен, прошу…
Она сама не знала точно, чего просит.
Зато знал Йен.
Точно знал.
И дал ей.
Его поцелуй был яростным. Прикосновения — такими же быстрыми и точными, как работа ткача над шелковым полотном. В этот момент она испытывала один только восторг, истекая невероятным наслаждением. Ее стоны эхом отдавались от темных глубин священной пещеры.
Внезапно весь мир перевернулся. Она вцепилась в его широкие плечи, беспомощно охнула и на миг застыла в экстазе. Перед глазами замелькали блестящие цветные огоньки, крупная дрожь сотрясала тело. Неумолимая богиня Времени застыла в своем танце с мечами, словно оцепенев, и вся бесстыдная радость, которую Джорджи обрела в этот момент, имела запах Йена, вкус Йена…
Она продолжала содрогаться, испытывая огромную нежность к этому человеку.
Нежность и благоговение. Он отстранился и глянул на нее мерцающими в полутьме глазами. И на его лице тоже отпечаталась нежность.
Она потянулась к нему, сдерживая непрошеные слезы, словно ее сердечная чакра, о которой много лет назад рассказывал гуру, только сейчас открылась и туда, как сквозь рухнувшую дамбу в сезон дождей, бурным потоком хлынула радость. Сейчас ничто не могло заглушить ощущения чуда, случившегося с ней.
Приникнув к Йену, она осторожно поцеловала его в щеку. И поблагодарила бы. Но облегчение было столь глубоко, что Джорджи даже не могла говорить.
Наконец он осторожно снял с шеи ее руки и позволил ей прислониться к каменной стене. Глядя в ее довольное лицо, он вздохнул и с легкой завистью заметил:
— Думаю, это стоило того, чтобы проехать полмира.
В пещере звонким колокольчиком рассыпался смех Джорджи. Она кое-как собралась с силами, чтобы поднять руку.
— Ты действительно хорош в подобных вещах, верно?
— Джентльмен никогда не хвастается, — возразил он с коварной улыбкой.
— Нет. Это просто невозможно! — шутливо пожаловалась Джорджи.
— Да неужели? — невинно пробормотал он, поднимая спою правую руку, которой ублажал ее, и, окинув девушку взглядом сатира, стал слизывать ее соки со среднего пальца.
Джорджи смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Думаю, я начинаю лучше вас понимать, — резко провозгласила она.
— Черт, а я-то надеялся… — хмыкнул он.
И тут до них донесся голос Дерека. Оба напряглись Джорджи, собиравшаяся обнять Йена, опустила руки.
— А, пришло время для той части спектакля, где твои братья убивают меня, — съязвил он.
— Мои братья не намерены чинить над тобой расправу.
— Значит, вознамерятся, и сделают это с удовольствием.
— О, прекрати!
