набросках Ленина, и явилось окончательным препятствием, о которое разбился угасающий интеллект гения и померк его разум. Конкретно все вылилось в известный инцидент с разговором Сталина и Крупской и последнее бессильное письмо Ленина генсеку с угрозой полного разрыва отношений.
Нельзя сказать, что Ленин значительно пережил свое время. Надо отдать должное — великий революционер покинул политическую авансцену в свой срок. Он не выдержал соприкосновения с возникшим в ходе революции, обновленным и много более могущественным, нежели отдельная личность, государственным механизмом, который жаждал реализации своей абсолютной власти и социального творчества. Здесь революционный идеалист Ленин оказался чужим и ненужным, а Сталин, как совершенно справедливо говорил Троцкий, являлся плоть от плота нового бюрократического аппарата. Однако здесь, перефразируя известное выражение Ленина, можно сказать, что бюрократизм также мало может быть поставлен Сталину в вину лично, «как небольшевизм Троцкому». Все они были сильны и могущественны постольку, поскольку являлись человеческим воплощением неких фундаментальных общественных тенденций и приобретали и утрачивали эту силу и могущество соразмерно возвышению или угасанию последних.
Из предсмертных противоречивых начертаний вождя его преемниками было с благодарностью взято лишь то, что соответствовало захватившей полное политическое господство тенденции к упрочению государственного абсолютизма и автократии. Согласно высказанным Лениным пожеланиям, XII съезд партии, проходивший в апреле 1923 года, избрал ЦК из 57 членов и кандидатов, вместо 46, а также расширил состав ЦКК с 7 до 60 членов и кандидатов. Далее, следуя тем же указана ям Ленина, съезд принял решение о создании единой системы контроля ЦКК-РКИ. И это также как нельзя кстати соответствовало интересам партаппарата, устраняя в деле контроля относительно самостоятельный советский надзор, который зачастую служил ведомственным противовесом партийной системе и причинял ей неудобства своим посторонним нескромным взглядом.
Напротив, Троцкий, который прекрасно видел расстановку сил в высшем эшелоне, понимал, что с выведением ЦК из схемы реальной власти, он остается в Политбюро в полнейшем одиночестве и без ближайшей опоры в лице некоторых дружественно настроенных цекистов. Поэтому еще при подготовке к XII съезду выяснилось его отрицательное отношение к этой части заветов вождя, касающихся перестройки высших партийных органов, что впрочем только дало лишний козырь в руки его противников, подкрепивших свои обвинения Троцкого в антиленинизме.
Внимательным участникам и очевидцам революции по ходу развития ее событий все более становилось очевидным, что партия большевиков форсированными темпами превращается во что-то еще невиданное историей, вырастает в некую оцепеняющую взор громаду, качественно отличную от ее незначительного фракционного прошлого, партийных программ 1903 года и святоотеческих первооснов коммунистической идеологии XIX века.
ЦК партии социалистов-революционеров в одном из своих документов в феврале 1920 года констатировал: «Заканчивается действительное перерождение большевизма из его первоначальной анархо-охлократической фазы в фазу бюрократическую с окончательным оформлением советской аристократии и советской бюрократии»[454]. Эсеры в общем дали правильную оценку сути внутренней эволюции большевизма, но на начало 1920 года было еще далеко преждевременным говорить о том, что этот процесс вступает в свою заключительную стадию. Ему еще предстоял длительный трансформационный период оформления партии в устойчивый и обособленный социальный организм, ставший стержнем будущего патерналистского общества. Однако существо дела уже прояснилось вполне и для самих большевиков: «Мы (партия) стали государством», — вырвалось у одного из делегатов VIII съезда РКП(б) еще в начале 1919 года[455].
В России государственный радикализм всегда был традиционным средством стабилизации общества. Большевизм не стал здесь исключением, одним из главных результатов революции стало упрощение, выпрямление социально-экономической структуры, очистка казенного костяка национального хозяйства от наслоившейся веками разного рода паразитической коррозии. Нивелировкой, упрощением общества были созданы необходимые предпосылки для его последующей модернизации, которая, безусловно, по некоторым очень важным критериям со временной цивилизации оказалась движением вспять. Возвращение, откат к первоосновам жизни ради сохранения самой жизни, неизбежно связано с решительным отказом, как от проявлений явной деградации, так и от результатов пышного увядания отчужденной от народа рафинированной культуры высших слоев общества, между которыми, в сущности, невозможно провести четкую грань.
Бесполезно искать в каждом факте революционной эпохи обязательное рациональное содержание с точки зрения прогресса, морали, простого здравого смысла или какого иного кумира. Каждое явление, в том числе и революция, будучи порождением фундаментальных причин, тотчас же начинает жить и развиваться не только в соответствии с этими причинами, но все более по своим особенным имманентным законам, которые в конечном счете могут переходить в противоположность своей основе. Поэтому историческое знание предполагает в первую очередь выяснение причин явления и далее — внутренней логики его развития.
Объективно, новая бюрократия, пришедшая к власти после 1917 года, должна была решить главную, оставленную царизмом проблему — модернизации и сплочения общества. Однако, по-своему решая эту задачу, она потащила за собой такой шлейф других проблем, характерных для ее жизнедеятельности, что они оказались способны плотно и надолго окутать пеленой существо дела, первопричину.
Война и революционный кризис в России объективно потребовали от общества проведения жесткой централизации и тем самым поставили его перед необходимостью обновления и укрепления национального государства. Когда слабеющая волна охлократии выплеснула большевиков на берег государственной власти, партия Ленина еще во многом находилась в плену идеологической архаики прошлого века, унаследованной от марксизма. Эта идеология никоим образом не соответствовала их реальной исторической миссии, но заключала в себе три важных элемента, которые позволили партии быстро приспособиться к динамичной революционной обстановке. Во-первых, публичная демагогия большевиков тесно увязывала цели партии с интересами широких трудящихся (и не только трудящихся, но также широких, к примеру, солдатских) масс. Они были социально и культурно близки и духовно понятны массе. Во-вторых, большевики категорически отвергали принцип частной собственности, который являлся главным препятствием на пути общественной централизации. В-третьих, они были готовы идти на любые меры ради захвата и удержания власти и это широко распахивало перед ними арсеналы самых мощных государственных принудительных методов, которые единственно и остались из множества средств самосохранения общества. К концу 1917 года все остальное так или иначе было уже испробовано и исчерпано.
Утилизировав эту рациональную основу большевизма, время начало быстро переделывать его и в остальном, приспосабливая под потребности реальной жизни. К весне 1918 года полностью улетучились иллюзии о рабочем самоуправлении. В 1919 и 1921 годах партия скорректировала свое враждебное отношение к массе мелких крестьянских собственников. Постепенно, втуне, с болезненными стонами, изживались иллюзии всеобщего равенства, государство большевиков сознательно конструировало строгую иерархическую модель общественных отношений — от доли участия во власти, до дневного рациона своих сочленов. Партия выправлялась к позитивному государственному поведению, в смысле понимания государства как представителя интересов всего трудящегося населения и равнодействующей всех социально-политических факторов.
Однако новое государство не сразу смогло прийти в себя и самоопределиться и еще долго растерянно озиралось, не понимая причин быстро плодящейся вокруг него тьмы ненавистных чиновников. Знамена тельно, что в начале 1921 года, наряду с запросами по главной проблеме перемены экономической политики, аппарат ЦК партии стал регулярно принимать в свое бумажное чрево письма от рядовых коммунистов, вызванных противоречиями растущей социальной дифференциации в обществе. Некий С. Г. Розенблюм в апреле 1921 года характерно обращался в Цека по поводу «вполне назревшего вопроса». В его письме подчеркивалось: «Одним из серьезнейших вопросов в настоящее время, требующих немедленного разрешения Советской власти, надо считать вопрос о «третьем элементе», каковым является в переживаемую эпоху масса совработников. Все попытки отмахнуться от разрешения этого вопроса,
