революции, выражение ее активного, созидательного начала. Опытный функционер Ленин строил свою партию по принципу личного подбора, как группу сплоченных профессиональных революционеров, предназначенную стать его подножием, опорой в борьбе за лидерство в революционном мире. После Октября ее изначальные качества дали уникальную возможность для ленинского руководства образовать в бушующем океане революционной анархии небольшой, но надежный островок централизованной власти, который год от года рос, покоряя анархию и захватывая свою шестую часть суши. Ожесточенная борьба за власть превратила партию в «объединение работников, не знающих над собой никакого ига и никакой власти, кроме власти их собственного объединения, более сознательного… сплоченного, выдержанного авангарда», — так откровенно провозглашал сам Ленин[464].
Вот такое объединение, не знающее над собой никакой власти, кроме власти узкой руководящей верхушки, стало стержнем всей государственной системы советского общества. Помимо всех своих многообразных обязанностей, партия выполняла две важнейшие функции, на которых и строилась ее политическая гегемония в обществе. Во-первых, как еще раз следует подчеркнуть, партийный союз трансформировался в особый социальный организм, подобный российскому дворянству вкупе с институтом монархии, который обеспечивал кадровый подбор, преемственность и стабильность государственной власти. Институт наследственной монархии и дворянского сословия нашел свое продолжение в постоянно воспроизводящем себя партийном устройстве. Во-вторых, руководящие органы партии приняли на себя непосредственное управление обществом, имея на случай хорошее прикрытие в виде системы советских учреждений. Это давало партийному руководству огромные мобилизационные возможности по отношению к обществу с примитивизированной социальной структурой. Как похвалялся Бухарин на X съезде: «Именно в том, что наша партия могла при разворотах истории в 24 часа повернуть руль всей партийной политики и своих организационных форм и методов работы, и заключается глубочайшее достоинство нашей партийной организации, заключается то, что наша партийная организация, если сравнить ее с партийным аппаратом других стран, обладает колоссальным умением приспособляться к историческим ситуациям»[465].
В первые годы советской власти в партийных рядах заметно проявлялось ее главное внутреннее противоречие, как противоречие именно партии социальных революционеров, стремящейся к активному преобразованию общества на заявленных идеалистических началах, и как нового государственного аппарата, тяготеющего к прагматизму, общественной стабильности и социальной определенности. Это противоречие бурно проявлялось решительно во всем, начиная от борьбы группировок и заканчивая раздвоением личности ее вождей, которые являлись физическим воплощением этого противоречия и от того переживали личные драмы.
Став государством, партия все более превращалась в сложный иерархический механизм. Партия была громадна и разнообразна, но внутри себя она вынашивала номенклатурный аппарат, организацию высших кадров государственной власти. Номенклатура, само понятие номенклатуры как сердцевины нового бюрократического класса были окутаны завесой все годы советской коммунистической системы. Существование института номенклатуры не являлось секретом, но говорить об этом не было принято. Официально в партийных документах категория номенклатуры не разрабатывалась и публично не употреблялась. Как толковал его один из последних коммунистических учебников по партийному строительству, номенклатура — это перечень наиболее важных должностей, кандидатуры на которые предварительно рассматриваются, рекомендуются и утверждаются данным партийным комитетом (райкомом, горкомом, обкомом партии и т. д.). Освобождаются от работы лица, входящие в номенклатуру партийного комитета, также лишь с его согласия. В номенклатуру включаются работники, находящиеся на ключевых постах[466].
Принято вести отсчет существования коммунистической номенклатуры с 1923 года, с момента, когда секретарь ЦК Молотов и заворгинструкторским отделом ЦК Каганович завели толстую книгу, содержавшую перечень более трех тысяч должностей, назначение и перевод с которых входило в прямую компетенцию ЦК партии. На самом деле процесс оформления номенклатуры в СССР был гораздо более сложным и длительным. Фолиант с номенклатурой, оказавшийся в руках у сталинского Секретариата ЦК, до 1923 года прошел ряд ступеней своей черновой подготовки.
Судя по ранним протоколам Оргбюро ЦК, когда оно окончательно запуталось во тьме ответственных и менее ответственных работников постоянно перебрасываемых с места на место, и все чаще оказывалось, что один и тот же ответственный товарищ согласно расписанию Цека должен был разорваться напополам, чтобы единовременно отправиться и на фронт, и на транспорт, и на север, и на юг, то Оргбюро, обеспокоенное за здоровье своих руководящих кадров, с одобрением восприняло речь Дзержинского. 31 марта 1920 года на очередном заседании Оргбюро Дзержинский в целях борьбы с путаницей предложил завести в секретариате ЦК две книги ответственных работников, одну — по алфавиту фамилий, другую — по губерниям, что тогда и было с восторгом принято[467].
Однако этого оказалось недостаточно, система росла в объеме и усложнялась структурно. Вновь к упорядочиванию кадровой работы Цека вернулся через год, после X съезда РКП(б). 24 мая 1921 года Секретариат издал циркуляр, которым предписывалось принять на местах срочные меры по организации и правильной постановке учетного аппарата на местах, в том числе провести перепись ответственных партийных работников в губерниях и уездах по наличию на 1 июля текущего года[468]. К 1922 году учетно-распределительный отдел ЦК завел карточки на 26 тысяч кадровых партийных функционеров и отдельно на 7 тысяч работников губернского масштаба с целью определения еще более узкого контингента руководящих лиц[469]. Учраспред уже отказывался рассматривать персональные кандидатуры «малоответственных», а уж тем более рядовых коммунистов. Партия росла, ее центральный аппарат признал невыполнимой и ненужной задачу постановки на централизованный учет всех членов партии. Циркуляр ЦК 17 февраля 1922 года устанавливал порядок, выработанный на Всероссийском совещании секретарей, в соответствии с которым ответработники губернского и уездного масштабов должны были перемещаться учраспредом ЦК по запросам с мест. Рядовые работники оставались полностью в компетенции губкомов, которые должны были запрашивать санкцию Цека только в случае их массовых перебросок[470] . Но как признавал Каганович, и этот, начатый по новым формам новый учет партработников до XII съезда был еще недостаточным и неполноценным[471]. Во второй половине 1922-го и в 1923-м году последовали очередные шаги по его совершенствованию. Их итогом и стало изобретение единой формы учета руководящих кадров с установлением учетных сеток и прикреплением к ним групп работников соответствующей квалификации и занимаемых должностей. Эта работа главным образом легла на губкомы, обкомы и укомы партии, однако партийно-государственная элита была удостоена записи в новом издании «Бархатной книги» коммунистической знати — известном номенклатурном списке ЦК партии. Так, простое техническое мероприятие по упорядочиванию кадровой работы легло в основу грандиозного процесса по формированию нового правящего класса в СССР — коммунистической номенклатуры.
Для массы новоиспеченных членов партии партийный билет стал пропуском на вход в бюрократическую обитель советской власти, на занятие привилегированного, обеспеченного положения в обществе. Последнее стало характерным не только для номенклатуры, слоя ответственных работников разного уровня, но и для значительной части рядовых коммунистов. Цифры статистических исследований, проведенных в период нэпа, показывают, что у крестьян-коммунистов, находящихся «у сохи», т. е. еще не вполне перешедших в бюрократическое сословие и продолжающих заниматься крестьянским трудом, экономическое положение было более стабильным и обеспеченным по сравнению с остальным крестьянством.
Так, по исследованиям среди крестьянства Вятской губернии оказалось, что средняя обеспеченность лошадьми в хозяйствах коммунистов оказалась на 12,5 % выше средней по губернии, коровами — на 23 %. Особенно любопытные данные оказались по посевам. В то время, как по обычным крестьянским хозяйствам беспосевные составляли 23,3 %, то среди коммунистов — 3,1 %. Другими словами, бедняцкий слой среди коммунистов оказался в 7,5 раз слабее, чем в массе крестьянского населения. Зато, если взять самую высокую группу по обеспеченности землей — от 8 десятин и выше, то среди коммунистов эта группа представлена 16,9 %, а среди остального крестьянского населения только 3,4 %, т. е. в 5 раз меньше[472]. Для партии, объявлявшей ставку на бедняка, провозгласившей
