был предрешен, искали только повода[485].
Тройка рассчитывала разгромить Троцкого в дискуссии, безошибочно опираясь на послушные кадры партийного аппарата. Весь 1924 год прошел под флагом антитроцкистской кампании, в которой роль правофланговых играли Каменев и Зиновьев. Осенью борьба вспыхнула с новой силой.
Во время августовского 1924 года пленума ЦК большинство ЦК во главе со Сталиным негласно выделило из своего состава т. н. «семерку», которая стала фактическим руководящим центром Центрального комитета и, пользуясь своим перевесом, фракционно решала все хозяйственные, политические и прочие вопросы, игнорируя участие Троцкого или мнение других руководителей и членов партии, с которыми возникали разногласия. Семерка (входили члены Политбюро: Бухарин Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский и председатель ЦКК Куйбышев) имела свой негласный регламент, устав и действовала, соблюдая строжайшую внутреннюю дисциплину. Как появление, так и вся ее деятельность была обусловлена первоочередной задачей свалить Троцкого, устранить от рычагов власти и развеять его авторитет в армии и среди рядовых членов партии.
Особенно обострилась борьба фракции Сталина против Троцкого в конце 1924 года. 17 ноября Каменев выступил в московском комитете РКП(б), 19 ноября в ВЦСПС, а 21 ноября перед военными руководителями с враждебной интерпретацией партийной истории Троцкого. Он определял троцкизм как самостоятельное политическое течение которое всегда выступало и выступает против принятой партийной идеологии. Вновь заработал отлаженный аппаратом в дискуссии 1923 года механизм кампании по обсуждению и осуждению новой «вылазки» Троцкого. В органы печати поступали отчетные реляции о единодушном осуждении коммунистами антипартийных действий троцкистов, а в ЦК составлялись и анализировались сводки под грифом «сов. секретно» о степени поддержки линии ЦК и позиции Троцкого в дискуссии. Так, свод ка об обсуждении книги Троцкого «1917» в четырех вузах (Политехническом, Толмачевском, Технологическом институтах и Военно-медицинской академии в Ленинграде) классифицировала 127 поданных докладчику записок на 4 группы: осуждающих Троцкого — 32, обнаруживающих непонимание разногласий — 56, сочувствующих ему — 22 и справочно-технического характера — 17. В записках 1 группы звучало требование применить к Троцкому п. 10 резолюции X съезда и исключить из партии. Во 2-й группе превалировали вопросы типа: В чем ошибка отдельных большевиков перед Октябрем? Что такое перманентная революция? Почему Троцкий не отвечает на статьи против него? Принимает ли он в настоящее время участие в практической работе? Почему его не было на параде 1-й конной армии? И т. п. И к 3-ей группе относились записки, как подчеркивалось в сводке, стиль которых изобличает их авторов как злостных оппозиционеров «и сомнительно, чтобы их заблуждение было кратковременным». В этих записках с ехидством спрашивалось: «Можно ли рассуждать о книге как о вредной или полезной, которую 99 % собрания не читало?» или же напрямую утверждалось: «Большевизм воплощался Лениным, а не дезертировавшими (Каменевым, Зиновьевым. — С.Я.), для них это было проверкой, которую они не выдержали»[486].
В обсуждении публикаций Троцкого 99 процентами не читавших всецело дирижировал выдрессированный Сталиным и ЦК партийный аппарат. Несмотря на существенную долю сочувствующих Троцкому и подавляющее большинство по незнанию вопроса вообще не понимавших, чего от них хотят, официальные итоги кампании показали, что Троцкий и оппозиция ЦК практически нигде не имели сильных позиций. Низовой партаппарат сумел врезаться между ними клином и отсечь оппозицию, сохранившуюся в верхних эшелонах партийно-государственного руководства, от массы рядовых коммунистов.
Убедившись в своем поражении, изолированный со всех сторон в Реввоенсовете и Наркомвоене креатурами Сталина, Троцкий вышел из игры. Он обратился в адрес проходившего 17–20 января 25 года пленума ЦК с заявлением об отказе от полемики, признании над собой любого партийного контроля и просил освободить от обязанностей председателя РВС. Пленум признал невозможным дальнейшее пребывание Троцкого на работе в армии. 26 января Президиум ЦИК СССР снял Троцкого с должности наркомвоенмора и председателя РВС СССР, назначив на его место Фрунзе с заместителем Ворошиловым. Троцкий сдал свою самую главную цитадель, из поля зрения сталинских фракционеров исчезло пугало штыков Красной армии, стоявших за спиной некогда грозного военного диктатора. Троцкий вышел из игры в характерной для себя парадоксальной манере, как это он не раз проделывал в безнадежной ситуации. Как в 1905 году при аресте кричал с балкона депутатам Петербургского совета: оружия не сдавать, сопротивления не оказывать, как в начале 1918 года убеждал членов ЦК: ни мира, ни войны, а армию распустить.
Кампания борьбы с «троцкизмом» началась в условиях экономического кризиса 1923 года, который явился симптомом сформировавшейся системы нэпа. Метод его разрешения продемонстрировал, какая из противоположностей противоречия является ведущей. Доминировал и двигал вперед не рынок, а централизм. Из политической борьбы, как и из экономического кризиса, партийно-государственный аппарат вышел окрепшим, готовым к высотам нового исторического этапа.
Глава VII
«Лицом к деревне» и лицо деревни
Отечественные исследователи уже неоднократно приводили слова А. И. Рыкова, который еще летом 1924 года признавался: «Когда я слышал доклад о крестьянстве и прения по докладу (на XIII съезде), то мне было совершенно ясно, что мы к крестьянскому вопросу, и к крестьянству, к деревне вплотную еще не подошли… У нас нет точного представления, каково положение крестьянства в Сибири, на Северном Кавказе, в Туркестане, по правому или левому берегу Днепра, в Восточной или Западной Украине. Мы не знаем отношений различных групп крестьянства друг к другу, вопросы расслоения крестьянства, изменения его быта, все это только впервые нащупывается»[487].
«В нашей местности живется батрачкам, работницам и бедным крестьянкам не совсем хорошо, — жаловалась в письме в редакцию газеты «Батрак» крестьянка С. Горбатикова, — нет просвещения, живем в темноте, мало где приходится что слышать про просвещение, а батрачкам совсем плохо. Почти все не зарегистрированы, находятся в полной кабале кулаков, а о детских садах и яслях мы понятия не имеем. В городе есть или нет — не знаем, а поблизости нет нигде. Кооперация у нас развита слабо, женщин нет [в] кооперации. Дети учатся слабо, нет настоящего воспитания. Учитель у нас — женщина, занимается только с детьми, а со взрослыми еще не производились занятия»[488].
Рыков был абсолютно прав: говоря, что к 1924 году Советская власть не имела готовой крестьянской программы, ориентированной на длительную перспективу и учитывающей развитие крестьянских хозяйств. Реформы 1921 года касались продразверстки. В 1922 году принятием Земельного кодекса были несколько упорядочены, но отнюдь не раскрепощены земельные отношения. Система сельхозналога оставалась крайне тяжелой для крестьянства. Она не только вызывала массовое недовольство крестьян, но и тормозила развитие сельского хозяйства, препятствовала накоплению ресурсов для расширенного воспроизводства. В городе же получение «дотаций» от села способствовало развитию иждивенчества среди хозяйственников и продлевало жизнь тем предприятиям, которые не приносили никакого дохода.
Колебались и настроения крестьянства. Вначале крестьянство заявляло, что оно готово на всякие материальные жертвы ради мира: «Лучше будем платить больше налогов, но пусть не будет войны». Затем почти на всех конференциях с участием крестьянства высказывалось мнение, чтобы все виды налогов объединить, сделать их посильными, вводить их на весь год с подразделением на сроки, которые приурочить к таким временам (сезонам) года, когда для крестьянства легче всего их платить[489]. «В деревне сейчас творится черный передел… — сообщали из Смоленской губернии. — В результате этого черного передела на первое время безусловно будет задержка в повышении урожайности, пока не оформятся окончательно земельные отношения»[490].
