революционного романтизма в будни повседневной жизни, в здравый смысл, как поворот революционного большевизма от утопии к прозе бытия. Казалось, налицо все признаки этого поворота: «Раньше был 'немедленный коммунизм', — сейчас возрождается частная собственность, поощряется 'мелкобуржуазная стихия', и о 'государственном капитализме' говорится как о пределе реальных достижений. Была 'немедленная мировая революция', — сейчас в порядке дня 'ориентации на мировой капитализм, отказ от экстремистских методов борьбы с ним. Был боевой воинствующий атеизм', — сейчас в расцвете 'компромисс с церковью'. Был необузданный интернационализм, — сейчас 'учет патриотических настроений' и приспособление к ним. Был правовернейший антимилитаризм, — но уже давно гордость революции — Красная Армия…»[717].
Один из идеологов «сменовеховства» С. С. Чахотин писал: «Большевизм с его крайностями и ужасами — это болезнь, но вместе с тем это закономерное, хоть и неприятное, состояние нашей страны в процессе ее эволюции. И не только все прошлое России, но мы сами виноваты в том, что страна заболела. Болезни, может быть, могло и не быть, но теперь спорить и вздыхать поздно, родина больна, болезнь идет своим порядком, и мы, как русская интеллигенция, мозг страны, не имеем права стать в стороне и ждать, чем кончится кризис: выздоровлением или Смертью. Наш долг — помочь лечить раны больной родины, любовно отнестись к ней, не считаясь с ее приступами горячечного бреда.
После каждой болезни в организме наблюдается появление новых сил, усиленный обмен веществ, оздоровление и укрепление. Нередко в самой болезни есть зачаток выздоровления, есть полезные начала. И вот, не боясь, надо признать, что в самом большевизме, наряду с ворохом уродливых его проявлений, есть несомненные здоровые начала, есть положительные стороны, отрицать которые трудно»[718]. Среди «положительных» факторов большевизма «сменовеховцы» указывали «национальное дело собирания распавшейся России», «создание крепкой дисциплинированной армии» и «гарантия невозможности возврата к прошлому»[719].
Было ли «сменовеховство» пореволюционным течением российской политической эмиграции? Со всей категоричностью утверждать это вряд ли возможно, так как «сменовеховцы» порой противоречили сами себе, выстраивая свои прогнозы в русле дореволюционной умеренно-социалистической традиции, согласно которой будущая революция в России повторит основные признаки Великой Французской революции 1789–1794 годов. «Сменовеховцы» ошиблись во временном прогнозе как так называемого «Русского термидора», так и «Русского брюмера». Послереволюционное русское общество стало развиваться по иному сценарию. Компромисса с большевистской властью найти не удалось[720]. Заслужить признательность в эмигрантской среде — тоже. Кое-кто вернулся в Россию (уже Советский Союз) и сгинул на «бескрайних просторах» Архипелага ГУЛАГ, кто-то, разочаровавшись в собственных парадигмах, отошел от политической чехарды.
В 1921 году в Болгарии появляется группа «евразийцев»[721]. В основном это были наследники идей Н. Я. Данилевского и К. М. Леонтьева, продолжатели той традиции русской мысли, которая отвергала общественные и политические ценности демократического, по терминологии «евразийцев» «мещанского» Запада, и придерживалась мнения об «особом пути России». Родоначальниками и интеллектуальными вождями евразийства стали относительно молодые тогда ученые: филолог Н. С. Трубецкой, музыковед и публицист П. П. Сувчинский, географ и экономист П. Н. Савицкий, правоведы В. Н. Ильин и Н. Н. Алексеев, философ-богослов Г. В. Флоровский, историки М. М. Шахматов, Г. В. Вернадский, Л. П. Карсавин и ряд других. В последующие годы некоторые из них, как, например, Г. В. Флоровский, отошли от этого движения. Но одновременно шел постоянный приток новых людей, среди которых были Н. А. Клепинин, П. М. Бицилли, Н. П. Толль, В. П. Шапиловский. Свою издательскую деятельность «евразийцы» начали с издания сборника «Исход к Востоку». Впоследствии они выпускали тематические альманахи «Евразийская хроника», «Евразийский временник» и «Евразийский сборник». В 1928–1929 годов издавали в Париже еженедельную газету «Евразия»[722] . К программным документам евразийства можно отнести и манифесты «Евразийство. Опыт системного изложения» (Париж, 1926 год) и «Евразийство. Формулировки 1927 года» (Париж, 1927 год).
Сами себя «евразийцы» в идейно-теоретическом плане относили себя к «пореволюционерам»: «Евразийство есть пореволюционное политическое, идеологическое и духовное движение, утверждающее особенности культуры российско-европейского мира»[723]. В политическом отношении они считали себя «непредрешенцами». Сущность «непредрешенчества» заключалась в непредопределенности образа правления в «национальной России», который должен быть выбран самим русским народом. Однако, помимо формы правления, «непредрешенчество» оставляло открытым и целый ряд других, не менее важных вопросов: социальный строй, национальное устройство, земельные отношения и др.
Ключевую роль в определении будущего образа существования, по мнению евразийцев, играло содержание «идеи-правительницы», то есть господствующей в обществе «доктрины-идеологии», «мысли нации», поиски которой они считали главной задачей своей деятельности. Идея становится «правительницей», а вся система власти оформляется в «идеократию». Центральная «идея- правительница», придающая тон и окраску культуре, является ее сущностью, структурирующим фактором. Вместе с тем ей принадлежит и роль изначальной основы, то есть архетипа данной культуры, на обнаружение которого направляется вся культурная деятельность (так называемый «поиск истины») в ее рациональных и бессознательных формах[724].
Так же важна, по мнению евразийцев, сила, организующая общество в соответствии с «идеей- правительницей»: «Теоретическая разработка идеологии нужна, но не в ней центр тяжести. Необходимо создать новую партию, которая являлась бы носительницей этой новой идеологии и смогла занять место коммунистической»[725].
В евразийстве было немало наивного и утопического. Их стремление подняться вне политических склок, возвыситься над «правыми» и «левыми» общественными движениями привело их в конечном счете к восприятию многочисленных политизированных решений не только в теории, но и в практике собственного, как им казалось оригинального движения. Их программа обновления России базировалась на авторитарных принципах жесткой идеологии, единой политической партии, так называемом «евразийском отборе»[726]. Допустимость сохранения в предполагаемом устройстве России большинства советских управленческих структур диктовалась не столько осознанием и объективной оценкой реального положения дел в стране, сколько соответствием общественной ситуации евразийским представлениям о принципах власти и механизме управления государством.
Евразийский протест против марксизма, большевистской системы был закономерным для определенной части интеллигенции того времени, высланной или бежавшей из Советской России. Однако он не привел к какому-либо конкретному обновленному и конструктивному решению всего комплекса общественных проблем.
Теоретические и конкретно-исторические взгляды «евразийцев» были попыткой отказаться от традиций дореволюционной общественно-политической мысли, якобы заведшей российскую империю в «тупик безысходности». Они протестовали не только против традиционных политических объединений и, в частности, либеральных партий, идей либерализма в общественно-политической жизни, но и против либеральных концепций с их устремленностью к прозападнической ориентации.
Рассмотрение многих вопросов российской истории доводилось «евразийцами» — без должного фактического основания и, часто, предвзято — до крайностей. Освещение русского прошлого и настоящего отражало неприятие «евразийцами» понимания русской истории в русле западноевропейских стран. Бескомпромиссная ставка «евразийцев» на человека, на «симфоническую личность, культуру» сопровождалась полным отрицанием общечеловеческой культуры, подчинением личности евразийской идеологии, непримиримым отношением к — нонконформизму во всех сферах общественной жизни: от религиозной до научной.
При решении всего спектра вопросов евразийцы проявляли максимализм, характерный для русской интеллигенции. Не стоит сбрасывать со счетов и то, что евразийцы были порождением сложного времени гибели старой России, революций и Гражданской войны, эмиграции и столкновения с новой Советской Россией.
