Посуда была вымыта, и сестры потихонечку присоединились к остальным в гостиной. Все слушали Наомити – Оцуги, Окацу, Корику и младшие девочки, – и все как одна зачарованно смотрели на отца семейства, хотя знали эту историю от первого до последнего слова. Каэ была восхищена их вниманием и тем, как единодушно они поддерживают точку зрения Наомити. Свекор тоже произвел на нее неизгладимое впечатление, хотя она прекрасно знала, что люди потешаются над его похвальбой. По ходу рассказа в душе Каэ нарастало чувство гордости, поскольку блистательный герой повествования был не кем иным, как ее мужем; она начала задумываться над тем, какую огромную честь оказала ей Оцуги.
Наомити проболтал до самой полуночи.
– Давным-давно, – говорил он, – еще до рождения Умпэя, у меня уже имелись идеи насчет будущего моего сына. Я решил непременно найти мудрую и красивую женщину, которая выносит великого человека, этим и объяснялась моя безумная решимость воспользоваться затруднительным положением, в котором оказалась в свое время Оцуги.
Каэ бросила взгляд в сторону свекрови, но та без тени смущения взирала на Наомити, словно верующий, который ловит каждое слово добродетельного наставника. Ей неожиданно пришло в голову, что Ханаока вполне могли проявить настойчивость в переговорах с ее собственным отцом по той же причине, по какой Наомити добивался Оцуги. Волна радости захлестнула Каэ с головой, девушку даже затрясло при мысли о том, какую роль ей суждено сыграть в продолжении рода Ханаока.
– Двадцать три года тому назад родился Умпэй…
История, звучавшая, должно быть, уже в сотый раз, вышла на новый виток. Каэ помнила про обстоятельства появления на свет Умпэя еще с тех времен, когда лекарь рассказывал об этом ее деду, но сегодня вечером все было иначе. Наомити добавил описание родов Оцуги, ведь он был дома, а в семейном кругу подобные вещи вполне позволительны.
– Оцуги начала задыхаться. Вероятно, боль становилась нестерпимой, а я был не в силах смотреть на ее мучения, поэтому вышел в сад. На дворе стоял чудесный день. Ни одного облачка на небе! Не успел я выложить на солнышко кое-какие травы для просушки, как припомнил свое предчувствие в отношении наследника Ханаока, а именно: он должен был родиться именно в такой вот чудный денек. Так что я решил оставить травы в покое. Вскоре у Оцуги начались роды. Она стонала и обливалась потом. «Вскипятите воды! – закричал я. – И пошлите за повитухой!» А потом вдруг разразился яростный ливень, и потемневшее небо прочертила молния. Совсем рядом грянул гром, сотрясая землю под горой Кацураги. Я обнял Оцуги и велел ей набраться храбрости. Из-за дождя повитуха не поспела вовремя, и я сам принял Умпэя. До сих пор помню его первый крик. – Он сложил руки, показывая, как держал ребенка, и попытался подавить обуявшие его при этом воспоминании эмоции. – Оцуги дала жизнь еще семерым детям, но я принимал только первенца. Как же громко кричал этот малыш! И тут я заметил, что небо прояснилось. На дворе снова стоял дивный осенний денек. И тогда я понял, что на свет появился ребенок, которого Ханаока так долго ждали. Не успел я закончить омовение, как появилась повитуха, и я позволил ей позаботиться обо всем остальном. Сам я вышел в сад и увидел, что по небу спокойно плывет одинокое белое облако, будто бы ничего не случилось. Именно тогда мне и пришло на ум чудесное прозвище для ребенка: Умпэй, «мирное облако». Замечательное имечко, вы со мной согласны?
Поскольку история повторялась вновь и вновь, избежать некоторого преувеличения было попросту невозможно. Каэ живо представила себе свою свекровь и то, какое удовлетворение и умиротворение она, должно быть, испытала, произведя на свет столь желанного ребенка мужского пола. От нее также не ускользнуло, с какой нежностью счастливая Оцуги смотрит на своего мужа. «Неужели ей до сих пор не наскучило выслушивать описание появления Умпэя на свет?» – подумалось Каэ.
– Что же, жених успешно родился. Может, закончим на этом наш вечер? – спросила Оцуги, ловко свернув бесконечный рассказ Наомити.
Каэ вошла в маленькую комнатку, которая служила женской спальней. Окацу и Корику принесли воды и помогли ей умыться. Ни одной из девочек не передались ни изысканные черты лица, ни бойкость их матери. Обе сестры были молчуньями, и это вкупе с робостью Каэ привело к некой неловкости. Привыкшая к заботам Тами, Каэ понятия не имела, как ответить на доброту своих золовок, и чувствовала себя неуютно, когда они принялись прислуживать ей. Но сама она вряд ли справилась бы в этом чужом доме. Снимая с себя свадебное кимоно, девушка вдруг вспомнила свою мать и поняла, что ей никогда не рассказывали о ее собственном рождении. Вполне возможно, в тот день не произошло ничего выдающегося, только и всего. Она скучала по матери. Несмотря на то что дата свадьбы была назначена в спешке, мать тщательно продумала свадебный наряд дочери. Все гости Имосэ восхищались его красотой, а в доме Ханаока она не услышала ни одного комплимента. Матушка наверняка была бы разочарована подобным обстоятельством. Но Каэ не жаловалась, потому что она наконец-то очутилась в семье, о которой так долго мечтала. Складывая кимоно, она впервые осознала, как далеко от нее родной дом. В соседней комнате заплакал Рёхэй. Должно быть, его разбудили шаги сестер, сновавших туда-сюда.
– Я хочу увидеть невесту, – всхлипывал он. Каэ в богатом кимоно и белом свадебном покрове, по всей вероятности, произвела на мальчика неизгладимое впечатление.
Сестры попытались унять его, но не преуспели. В итоге его успокоила мать, пообещав, что он может поспать рядом с невестой, взяла ребенка за руку и привела к Каэ.
– А вот и жена твоего старшего брата, твоя невестка, Рёхэй.
Рёхэй глазам своим не мог поверить. Он изумленно уставился на Каэ, которая успела переодеться в ночное платье. В отличие от сестер мальчик очень походил на мать, особенно глазами и линией рта. Каэ лихорадочно думала, как помочь сбитому с толку ребенку и дать ему понять, что она и есть та самая сказочная женщина, которую он видел несколько часов назад перед отходом ко сну. И в порыве наития развернула перед ним свое свадебное кимоно.
– Какая красота, правда, мам? – воскликнул обрадованный малыш.
В ответ на его искреннее восхищение из уст матери прозвучало короткое «Правда», и Каэ наконец-то почувствовала, что ее наряд получил признание.
В ту ночь Каэ и Оцуги спали в одной комнате. Рёхэй лежал рядом с матерью, положив руку ей на грудь, словно обнимал. Каэ в темноте раздумывала над тем, на кого из родителей похож Умпэй, на Оцуги или Наомити. Девственница невеста совершенно не чувствовала себя несчастной, засыпая в первую брачную ночь рядом со своей свекровью. Даже напротив, она была вполне довольна и готовилась увидеть сладкие сны.
5
Жизнь вернулась в обычное русло на следующий же день после свадьбы. Окацу и Корику готовили и стирали под руководством матери, а служанка убирала и заботилась о младших детях. Рёан Симомура выполнял различные поручения лекаря, поскольку женщинам и детям не позволялось даже близко походить к медицинским принадлежностям. Однако много времени для того, чтобы приготовить простую еду и привести в порядок маленькое жилище, не требовалось, так что большая часть ежедневной работы была вскоре выполнена. Надо отметить, что на энгаве[28] дома Ханаока стояли несколько ткацких станков, а возле кладовой – прялка. Как только с домашними заботами было покончено, старшие девочки, владевшие ткацким мастерством, засели за станки и не покидали своего рабочего места до самого обеда. Особый узор сплетался из окрашенных нитей, которые, как поняла Каэ, поставляли им Мацумото.
Поначалу Каэ думала, что девушки готовят себе приданое. Тами как-то говорила ей, что дочкам крестьян и ремесленников приходится самим себя одевать, да еще продавать ткань, чтобы заработать денег на остальное приданое. «Но ведь им могут понадобиться и шелковые кимоно!» – удивилась тогда Каэ, а теперь решила подарить золовкам кое-что из своих нарядов.
Но она быстро поняла, что сестры трудятся не на себя. Время от времени, причем довольно часто, из-за реки прибывал торговец и забирал из каждого дома в Хираяме готовые рулоны ткани, которые далее шли на продажу городским жителям Сакаи. По возвращении он привозил своим деревенским поставщикам либо деньги, либо заказанные товары. Каэ заметила, что Ханаока никогда не просили в качестве вознаграждения вещи для девушек. Они брали только деньгами, которые Оцуги копила, пока не набиралась определенная сумма. Затем все сбережения пересылались Умпэю через другого торговца или кого-то из красильщиков, направлявшихся в Киото по делам.
Как только Каэ узнала, куда идут деньги, она посчитала своим долгом испросить у Оцуги разрешение и
