однако, считает, что Муссолини согласится. Я на это ответил, что, по моему мнению, такой поворот невозможен, и сослался на состоявшиеся недавно переговоры между Чиано и Риббентропом, содержание которых подробно изложил. По словам Кейтеля, фюрер говорил ему совершенно противоположное. Отсюда можно заключить, что фюрер бывает с ним [Кейтелем] не всегда откровенным. Затем я сообщил Кейтелю, что, по сведениям, поступившим от графа Марогны, итальянский король недавно заявил, что не подпишет приказ Муссолини о всеобщей мобилизации…
Как заметил Кейтель в заключение, весьма любопытно, что даже при условии диктаторского правления, как в Италии, народ, когда речь идет о войне, способен проявлять свою волю. Мол, в демократических странах с этим обстоит гораздо хуже. Кейтель уверен, что англичане не станут вмешиваться. Я попытался эту точку зрения опровергнуть и сказал, что Англия наверняка сразу же установит блокаду и нарушит наше торговое судоходство. По словам Кейтеля, это не особенно повредит, так как нефть можно будет получать из Румынии. Я возразил, что это едва ли поможет, что длительную блокаду мы не выдержим и что англичане используют все средства для борьбы с нами, если мы применим силу против Польши и дело дойдет до кровопролития. Далее я заметил, что при вводе войск в Чехию англичане поступили бы точно так же, если бы дело дошло до боевых столкновений. Я попытался объяснить Кейтелю возможные для Германии последствия наших агрессивных действий и сказал, что у нас не будет достаточно вооружений вести длительную и большую войну. Как мне только что сообщили, добавил я, мы сможем послать в Атлантику только десять подводных лодок.
Кейтель полагает, что после захвата Польши будет нетрудно заставить Румынию снабжать нас нефтью.
Я обратил его внимание на меры, предпринимаемые англичанами на Балканах, и попытался убедить его в том, что англичане, безусловно, готовы к такому повороту событий в этом регионе. Болгария как союзник никуда не годится, ибо немедленно будет атакована Румынией и Турцией».
Данная выдержка из дневника Канариса говорит сама за себя и не требует каких-либо специальных комментариев. Потрясает, однако, ограниченность и тупоумие, которые сквозят в каждом слове Кейтеля – человека, занимавшего высокую должность начальника Верховного командования вермахта (ОКВ), а на поверку оказавшегося обыкновенным переносчиком чьих-то приказов.
10 августа, непосредственно перед упомянутой в дневнике встречей Риббентропа и Чиано (итальянец с 11 по 13 августа находился в Берхтесгадене и в Зальцбурге) Канарис вместе с Кейтелем прилетел в Зальцбург.
Пока начальник ОКВ пребывал в Оберзальцберге, Канарис с одним из своих спутников обедал с семьей Риббентропа в замке Фушль. Во время трапезы рейхсминистр иностранных дел в хвастливом тоне прославлял заключенный с Италией в мае военный союз. Очевидно, в тот момент Риббентроп нисколько не сомневался, что Италия в предстоящем конфликте тотчас же встанет рядом с Германией. Кроме того, гражданский человек Риббентроп счел необходимым растолковать адмиралу и бывшему командиру подводной лодки значение решительного выступления итальянского военного флота против британских позиций в Средиземном море и, помимо прочего, заявил, что итальянцы сотней подводных лодок надежно блокируют Гибралтарский пролив и преградят англичанам вход и выход. Канарис тирады Риббентропа выслушивал молча, не возражая. Видимо, он считал бесполезным обсуждать с невеждой вопросы морской военной тактики и стратегии. Но на обратном пути к аэродрому он, обращаясь к своему спутнику, с сарказмом заметил: «Послушайте, если в Средиземном море действительно начнется морское сражение, то мы будем иметь удовольствие наблюдать, как англичане в пух и прах расколошматят итальянцев».
Через пять дней после разговора с Кейтелем шеф абвера смог в полной мере оценить масштабы опасности, навстречу которой Германия, по-видимому теперь уж безвозвратно, устремилась. Он был участником совещания в Берхтесгадене, состоявшегося 22 августа 1939 г., на которое Гитлер пригласил всю верхушку вермахта. В многочасовой речи с единственным перерывом для завтрака фюрер изложил перед собравшимися военачальниками свой взгляд на международное положение, обрисовал внешнеполитические цели и определил 26 августа в качестве даты начала военных действий против Польши. На Нюрнбергском процессе содержание выступления Гитлера было представлено в трех вариантах, практически совпадавших по основным пунктам и реконструированных на основании воспоминаний участников совещания. Но то были лишь отдельные фрагменты высказываний Гитлера. Несмотря на запрет что-либо записывать, Канарис, держась в тени, застенографировал речь фюрера от начала и до конца. Возвратившись в Берлин и находясь все еще под впечатлением сумасбродных планов Гитлера, он зачитал доверенным сотрудникам абвера важнейшие места из его речи. Безвозвратная утрата этой части дневника Канариса – невосполнимая потеря для истории современности.
Беда, приближение которой давно видел и против которой изо всех сил боролся Канарис, стояла уже на пороге. Риббентроп вернулся из Москвы подобно триумфатору с подписанным германо-советским пактом о ненападении. И пока немецкий народ верил, что «гениальный ход фюрера» вновь отвел угрозу всеевропейской войны, Гитлер делал завершающие приготовления для нападения на Польшу. И опять, в который раз, показалось, будто в последний момент все-таки удастся сохранить мир. Как следует из записи в дневнике Канариса, основанной на беседе с Роаттой, Муссолини заявил Гитлеру о невозможности участия Италии в боевых действиях; вскоре стало известно и о британских гарантиях Польше. Все это вынудило Гитлера отменить уже спущенный в войска приказ о нападении. И снова начались лихорадочные дипломатические контакты. Но ни письмо Муссолини, ни заявление Великобритании о гарантиях уже не могли остановить ослепленного прежними успехами фюрера. 31 августа он отдал окончательный приказ о наступлении на Польшу. Борьба за мир закончилась поражением; началась Вторая мировая война, и Германия устремилась навстречу собственной гибели.
Часть третья
Квадратура круга
Промежуточный итог
На грани между миром и войной человек обычно хочет еще раз оглянуться, подвести итог своей жизни, прежде чем его подхватит и закружит бешеный водоворот войны. И этот итог, должен он признать, был неутешителен. Все усилия прошедших пяти лет оказались напрасными. Тиран по всем направлениям одержал победу. Сохранить мир не удалось, наследие тысячелетней культуры в смертельной опасности, враг проник в собственный дом. Массы не поняли, что поставлено на карту и что им угрожает. Не открыл глаза и неестественный, неправедный союз с Востоком. Наоборот, тысячи маленьких Макиавелли бурно ликуют, восторгаясь гениальным ходом великого Обольстителя. Ставка на темные инстинкты толпы сработала безотказно, хотя проповедующий патриотизм оказался лжепроповедником, которому совсем недороги подлинные интересы своей страны и своего народа.
Человек ощущает в собственной душе раздвоенность чувств: он никак не хочет победы Обольстителя, который непременно распространит и дальше – кто знает, как далеко, – господство и деспотизм дьявола, но ему же и невозможно примириться с мыслью о поражении или даже о полном уничтожении любимой отчизны, ибо он понимает, что схватка предстоит не на жизнь, а на смерть.
Будь у него выбор, человек тихо отошел бы в сторону, предоставляя другим решать задачу, доставившую ему столько огорчений. Она кажется ему просто неразрешимой, чем-то напоминающей пресловутую попытку вычислить квадратуру круга. Однако выбора у человека нет. Он не имеет право покинуть свой пост, если не хочет, чтобы это место занял враг, который только того и ждет. Человек не может совершить предательства, должен выдержать, ибо он чувствует себя ответственным за судьбу родины, за все человечество и за сохранение идей гуманизма. Он знает, что не всегда был последователен в своих поступках и что когда-нибудь его будут за это упрекать, но ему также ясно: уход в сторону обернется большой бедой. А потому человек продолжает оставаться на своем посту в надежде, что невозможное вдруг все-таки станет возможным.
Глава 11
И буря началась
Начало войны с Польшей ранним утром 1 сентября 1939 г. означало для Канариса крушение всяких надежд на благополучный исход конфликта, которые, вопреки очевидным фактам, не оставляли его до самого последнего момента. Он нисколько не сомневался, что боевые действия против Польши непременно выйдут за рамки противоборства двух государств и превратятся в войну всеевропейскую или, быть может, даже в мировую, которая, по его мнению, закончится для Германии плачевно. Но антивоенная
