выиграть время. Ведь даже здесь, в застенках гестапо, никто не сомневался в том, что час расплаты стремительно приближался и конец гитлеровской тирании близок.
О том, что Канарис в казематах гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, его друзья узнали от «дяди Мау», который во время одного из допросов у Хуппенкотена по281 просил позволения подписать Канарису несколько чековых бланков для получения денег в банке, необходимых на домашние расходы. Пока Хуппенкотен еще раздумывал, более приветливая секретарша уже взяла чековую книжку и выразила готовность лично позаботиться об этом, и ее шефу не оставалось ничего другого, как кивком дать свое согласие. Через несколько минут секретарша вернулась с подписанными чеками; это означало, что Канарис еще жив и находится в здании.
Вместе с Канарисом в подвалах на Принц-Альбрехт-штрассе томились многие участники оппозиции Гитлеру: Гёрделер, генералы Гальдер, Томас Остер, бывший министр Попитц, статс-секретарь Планк, главный судья Зак, кузен рейхсмаршала Герберт Геринг, доктор Ялмар Шахт – его в начале сентября отправили в Заксенхаузен, – доктор Йозеф Мюллер, Лидиг, Штрюнк и Гере, сын генерала Линдеманна, Нёбе, пастор Бонхёффер и другие. Канарис вместе с Остером и Мюллером принадлежал к тем заключенным, к которым применяли особые меры воздействия. На нем были наручники, причинявшие острую боль, он получал лишь треть обычного арестантского рациона и даже на Рождество сильно страдал от голода. Ему приходилось выполнять самую грязную и оскорбительную работу. Когда он однажды с Мюллером и Гере мыл коридор, один из караульщиков-эсэсовцев, обращаясь к нему, со злобной усмешкой сказал: «Ну, ты, матросская дрянь, наверное, никогда и не думал, что когда-нибудь придется драить грязные полы!»
Большинство заключенных оставались на Принц-Альбрехт-штрассе до массированной бомбардировки Берлина в ночь на 3 февраля 1945 г., когда здание гестапо было разрушено. Но среди них уже не было Гёрделера, казненного 2 февраля. Всех арестованных, так или иначе связанных с покушением 20 июля, 7 февраля вывезли из Берлина. Днем ранее к ним прибавилось еще несколько человек, в их числе: доктор Ялмар Шахт, бывший начальник управления округа Потсдам граф Готфлирд фон Бисмарк и бывший военный губернатор Бельгии фон Фалькенхаузен. Поскольку при бомбежке оказались полностью разрушены водопровод и канализационная система, во дворе на скорую руку соорудили временные отхожие места. Это обстоятельство облегчило взаимопонимание между «старожилами» и «вновь прибывшими» арестантами.
Перед отправлением всех заключенных по неизвестной причине разбили на две группы. Первая, в которую входили Канарис, Остер и Штрюнк, имела местом назначения концлагерь Флоссенбург, вторая, к которой принадлежали доктор Йозеф Мюллер, Лидиг и другие названные выше заключенные, была доставлена в Бухенвальд. Позднее часть второй группы тоже оказалась во Флоссенбурге.
Но прежде чем отправиться вслед за Канарисом во Флоссенбург, необходимо хотя бы коротко коснуться методов допроса гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе. Уже упоминавшийся неоднократно Хуппенкотен принимал самое деятельное участие в допросах особо ценных заключенных, включая и Канариса. Он не принадлежал к типу людей с «нижней челюстью лесоруба», часто встречавшихся в СС, скорее производил впечатление интеллигентного административного или полицейского чиновника. Старался, по крайней мере в начале допроса, демонстрировать манеры истинного джентльмена, но если это не давало желаемого результата, он моментально сбрасывал маску. Его внешне любезная форма обращения не могла долго вводить в заблуждение, и в своем стремлении «разделаться» с кем-либо он не стеснялся в средствах физического и морального давления. Человечнее относился к арестованным заместитель группенфюрера Мюллера штандартенфюрер Пантцингер, который тоже иногда вел допросы. В следствии на Принц- Альбрехт-штрассе также участвовали комиссары уголовной полиции: Зондерэггер, год тому назад помогавший Рёдеру, затем Ланге, Шрей и Старвицкий. Последний особенно охотно прибегал к физическим методам воздействия и не стеснялся бить заключенных по лицу, если их ответы его не устраивали.
Впрочем, пытки физического характера применялись реже. Знавшие чувствительную натуру Канариса могли себе представить, каково было ему, старающемуся уснуть на жестких нарах и в тесных наручниках под слепящим светом лампы, бьющим прямо в лицо. Повернуться на бок или отвернуть лицо было строжайше запрещено. И когда окончательно измотанный Канарис в конце концов все-таки засыпал, то сон не освежал и не приносил облегчения. Существовал и еще один способ причинять страдания заключенным – преднамеренно жарко натопленные камеры. Туалеты располагались вне камер: с одной стороны, это было благом, но с другой – арестованные всецело зависели от милости охранников, а те могли сопроводить в уборную или же заставить часами ждать.
Но чаще все-таки прибегали к психологическим способам давления. Не прекращались усилия расколоть ряды заговорщиков, натравить их друг на друга. Гестапо при этом пускало в ход старую уловку, утверждая, что, мол, остальные арестованные уже во всем сознались и главным виновником дружно назвали именно в данный момент допрашиваемого. Заключенным чином пониже или находившимся ранее в чьем-то подчинении заявляли, что их начальники якобы уже дали признательные показания и назвали всех участников заговора и что, дескать, нет смысла ради них ставить свою жизнь на карту. Бывшим же руководителям говорили то же самое, только ссылаясь уже на прежних сотрудников, которые-де облегчили свою душу чистосердечными признаниями. Однако с данным контингентом заключенных подобные неуклюжие методы не приносили успеха. Поймать их на столь грубую приманку было не так-то просто. И уж, конечно, не Канариса. Когда же гестаповцы начинали взывать к совести, к христианской морали, то это выглядело особенно неуместно и наивно. Хуже было, если в процессе обычного допроса неожиданно звучал вопрос: «А где теперь живет ваша жена?» Иногда перед допросом заключенным делали инъекции неизвестных субстанций. Оставшиеся в живых рассказывали, что после этих уколов резко понижалась способность к умственной концентрации.
В ходе допросов, на которых Канарис чувствовал себя на много голов выше своих противников, он вновь обрел свойственное ему присутствие духа, и этот психологический подъем помогал преодолевать многочисленные бытовые неудобства и физические страдания. Как и многих его товарищей, Канариса при близком знакомстве с работой гестапо удивил ее примитивный, прямо-таки топорный характер. Даже он, полагавший, что имеет достаточно ясное представление о своих врагах с Принц-Альбрехт-штрассе, явно переоценивал их интеллектуальные и деловые качества. Теперь он смог убедиться, что гестапо было очень и очень далеко от совершенства. Главное управление имперской безопасности на поверку оказалось неповоротливой, забюрократизированной, чрезвычайно раздутой организацией. Многие нацистские функционеры, занявшие начальственные должности, были никудышными специалистами. Подлинных мастеров своего дела заменили партийные карьеристы, ничего не смыслившие в той деятельности, которой им предстояло руководить. Немало было и таких, кто не принял методы работы гиммлеровских головорезов и, как начальник криминальной полиции Третьего рейха Нёбе, перешел в оппозицию и примкнул к антигитлеровскому движению Сопротивления.
Во всяком случае, и у Канариса, и у других заключенных сложилось впечатление, что следствие серьезно затягивалось и пока протекало без ощутимых результатов, что служило поводом для некоторого оптимизма: военное положение Третьего рейха ухудшалось с каждым днем и конец был уже не за горами. Быть может, сказывалось не только неумение следователей; возможно, играли роль и другие факторы. Сложившаяся в тот момент военная ситуация вполне могла быть одним из них. Иначе не объяснить некоторого совпадения интересов между обвиняемыми и обвинителями. Если заключенные связывали с близким концом надежды на освобождение, то не исключено, что кое-кто из гестаповцев рассчитывал переждать завершающий этап страшной войны на безопасном местечке в следственной тюрьме, которое спасало от отрядов ополчения или «фольксштурма». Кроме того, Хуппенкотен, по-видимому, старался собрать побольше материала, доказывающего, что Германия потерпела поражение не из-за ошибок и просчетов Гитлера, а в результате целенаправленного саботажа со стороны руководства вермахта. Тем самым он, вероятно, надеялся создать убедительную базу для будущей легенды о смертельном ударе в спину сражавшейся германской нации. Надежда Канариса на дальнейшую затяжку процесса вплоть до окончательного поражения Германии, казалось, получила дополнительный импульс, когда заключенных начали вывозить из Берлина, к которому уже приближались русские. Кроме того, его радовало, что «черный ворон» двигался в юго-западном направлении, подальше от Красной армии, которой он инстинктивно опасался.
Однако надежды не оправдались и благоприятные признаки обманули. Наступил последний акт драмы. Заключительная сцена разыгралась в концентрационном лагере Флоссенбург, над воротами которого висел
