транспарант с надписью: «Оставь всякие надежды, входящий…»
До сооружения концлагеря Флоссенбург представлял собой захолустное местечко в одной из долин Верхне-Пфальцского леса, недалеко от городка Вейден возле баварско-чехословацкой границы. Весной 1938 г., после подписания Мюнхенского соглашения, с присоединением Судетской области к Третьему рейху, граница заметно отодвинулась на восток почти до пригородов Пльзеня. Ландшафт вокруг Флоссенбурга довольно живописный – типичный для предгорий Южной и Средней Германии.
Ежедневно гиммлеровские охранники выгоняли десятки тысяч рабов всех национальностей в лес и в каменный карьер, и в зимнем воздухе далеко вокруг разносилось эхо неистовой брани надсмотрщиков, стонов и плача несчастных заключенных. В бараках, рассчитанных на 16 тысяч человек, в последние месяцы войны порой скапливалось до 60 тысяч. Во Флоссенбурге царили такие же порядки, как в Бухенвальде, Заксенхаузене, Дахау и многих других известных всему миру лагерях. А потому нет нужды еще раз описывать пережитые здесь кошмары.
Во Флоссенбурге, помимо деревянных бараков, стояло также кирпичное одноэтажное здание – на лагерном жаргоне «бункер» – с сорока камерами. В прежние времена они служили карцером для проштрафившихся заключенных. Теперь же их приспособили для содержания специального контингента арестантов, так называемых «важных персон». Иногда в сорока камерах размещалось до сотни лиц, которых нацистский режим причислял к особо опасным преступникам. В разные периоды к числу «важных» заключенных принадлежали: бывший австрийский канцлер Курт фон Шушниг с женой и дочерью, которым предоставили более просторное и удобное помещение, доктор Ялмар Шахт, баварский политик и министр доктор Йозеф Мюллер и некоторые из тех, кто ранее находился в подвалах гестапо на Принц-Альбрехт- штрассе в Берлине. Последнее время среди населения «бункера» были и иностранцы: 40 британских летчиков, последний министр сельского хозяйства Чехословакии и несколько греческих генералов.
В начале февраля 1945 г. камеру № 21 занимал подполковник датского Генерального штаба Х.М. Лундинг. До расформирования в 1942 г. по приказу Гитлера Генерального штаба Дании Лундинг руководил военной разведкой своей страны. Для нацистов, по-видимому, это было достаточным основанием, чтобы упрятать его за решетку. Побывав в разных тюрьмах, Лундинг за восемь месяцев до описываемых событий очутился во Флоссенбурге, где изредка занимался штопаньем фуфаек. Для личности впечатлительной, деятельной одиночное заключение – настоящая пытка, и человек в этих условиях обычно старается всеми способами внести хоть какое-то разнообразие в монотонный, никогда не меняющийся распорядок дня.
Поселившись в камере № 21, Лундинг вскоре обнаружил в ней чрезвычайно полезную особенность. Когда при строительстве ставили входную деревянную дверь, доски, по-видимому, были слишком сырыми. Со временем они ссохлись и между двумя поперечными филенками образовалась щель. Если прижаться лицом к доскам, то можно было наблюдать за происходящим в коридоре, а через окно в его конце – обозревать лагерный двор. Как только Лундинг открыл смотровую щель, он больше уже не жаловался на скуку. Тем более что в 7–8 метрах от его камеры была дверь, ведущая в лагерную канцелярию, и поэтому в коридоре почти весь день царило оживленное движение. Кроме того, тонкие стенные перегородки «бункера» позволяли ему улавливать обрывки служебных разговоров, не предназначенных для посторонних ушей.
Правда, видеть приходилось, главным образом, лишь что-то печальное или даже ужасное, невольно усиливающее ненависть к тем, кто нес ответственность за мучения и страдания тысяч и десятков тысяч людей. Благодаря особому расположению своей камеры и возможности наблюдать за происходящим снаружи Лундинг за десять месяцев своего пребывания во Флоссенбурге был свидетелем не менее 700 казней. Путь от канцелярии, где у приговоренных к смерти отбирали последнюю одежду, к эшафоту пролегал мимо окна, которое было хорошо видно сквозь щель из камеры № 21. На дворе, примерно в 20 метрах от «бункера», высилась односкатная открытая постройка, в ее стену было ввинчено шесть колец с веревочными петлями, на которых вешали смертников. Рядом находилась свинцовая пластина в один квадратный метр, перед которой становились на камни заключенные, приговоренные к «ликвидации» путем выстрела в затылок, – метод, заимствованный у ОГПУ. Во время ежедневных получасовых прогулок на лагерном дворе Лундинг имел возможность обозревать то место казни, а необходимые пояснения он получал от надзирателя за камерой № 21 роттенфюрера СС, которого подкармливал кое-чем из того, что оставалось в посылках родственников после обычной реквизиции в канцелярии. Невзирая на полную нравственную деградацию этого надзирателя, чувство самосохранения обязывало поддерживать с ним более или менее человеческие отношения. Он не проявлял особой озлобленности, как его оба начальника, шарфюреры Вольф и Вайе, не упускавшие ни малейшей возможности помучить находившихся в их власти беспомощных обитателей «бункера», обругать их последними словами и ограбить. Им же, впрочем, принадлежала и главная роль в многочисленных экзекуциях.
В первой декаде февраля 1945 г. во Флоссенбург прибыла новая партия «важных персон». Надзиратель сообщил Лундингу, что у него появился любопытный сосед. Говорил он о нем с глубоким возмущением: дескать, в камере № 22 находится величайший преступник адмирал Канарис, предавший фюрера и Германию. Услышав фамилию заключенного, Лундинг сразу насторожился. Как бывший шеф датской военной разведки, он имел неплохое представление о руководителе немецкого абвера, хотя они никогда лично не встречались. Во время неоднократных визитов Канариса в Копенгаген в первые годы войны элементарный такт удерживал датского разведчика от контактов с «коллегой» из германского вермахта, оккупировавшего Данию в нарушение международного права и нейтрального статуса страны. Но как Лундингу было известно из абсолютно достоверных источников, Канарис всеми имеющимися в его распоряжении средствами и способами старался ограждать Генеральный штаб Дании от произвола СС и гестапо. В тот период он много раз видел Канариса в вестибюле и в ресторане копенгагенской гостиницы «Д’Энглетер», а потому ему не составило труда узнать адмирала, когда тот прогуливался во дворе или проходил по коридору. Видя эту седую голову и большие голубые глаза, не потерявшие за многие месяцы заключения своего характерного блеска, ошибиться было невозможно. Правда, лицо утратило прежний свежий розовый цвет и сделалось землисто-серым – этот характерный оттенок приобретают лица всех заключенных, долгое время находящихся в заточении.
Мы располагаем показаниями Лундинга, подтверждающими, что к моменту прибытия во Флоссенбург Канарис не был сломлен ни физически, ни морально. Его бледность не походила на бледность мертвеца, он не выглядел изголодавшимся или истощенным, при ходьбе ноги не волочил, движения тела были быстрыми и уверенными. Вместо обычной арестантской одежды на нем был его собственный серый костюм, поверх которого он всякий раз, покидая камеру по любому поводу, надевал пальто из серого твида. Он также постоянно носил чистую верхнюю сорочку с белым воротничком и галстуком – постоянно, вплоть до его последнего допроса, когда он вышел из камеры без галстука. В своем стремлении унизить и сломить дух своего ненавистного врага гестапо держало Канариса в камере скованным цепями по рукам и ногам. И Лундинг отчетливо слышал, как цепи волочились по полу, когда Канарис ходил по камере из угла в угол. Только на время прогулок и допросов с него снимали цепи.
Через своего надзирателя Лундинг узнал, что, как и у него самого, у Канариса был особый рацион, то есть еду он получал в достаточном количестве и сравнительно удобоваримой из кухни, где готовили для охраны и обслуживающего персонала лагеря. Надзиратель помог и установить контакт между камерами № 21 и 22. Через него Лундинг передал Канарису письмо, в котором сообщал о себе, а также поделился практическими знаниями лагерных порядков. Полученный тем же путем ответ по стилю ничем не отличался от писем, отосланных Канарисом за годы пребывания в должности начальника разведки, и был написан с учетом, что их непременно прочтет гестапо. Подтвердив получение письма Лундинга, Канарис далее заверял, что его арест – это результат ошибок и недоразумений, что поставленные ему в вину преступные деяния он, дескать, не совершал. Осторожность Канариса была понятна и вполне оправданна, если принять во внимание личность «почтальона». В любом случае этот обмен письмами помог установить связь между двумя камерами.
Лундинг попытался наладить обмен информацией при помощи перестукивания через общую стену. Первая попытка окончилась неудачей: Канарис уже многое позабыл из алфавита морзянки, которой пользовался Лундинг за неимением других средств связи. Лишь много дней спустя счастливый случай помог найти другой шифр для общения. Однажды оба столкнулись в коридоре: Лундинг возвращался с прогулки во дворе, а Канарис ожидал вызова на очередной допрос. За короткое время пребывания вместе они успели договориться о новой системе передачи сообщений, в соответствии с которой весь алфавит
