витаминами. И вот эти таблеточки держите. Три раза в день, не забывайте, пожалуйста. И вот эту карточку возьмите, завтра позвоните обязательно. Не потеряете? Вот и хорошо… Аня, нам, наверное, уже пора?
Он отдал ей пустую сумку, прихватил за локоть и повёл со двора — почти так же вёл её недавно сердитый Олежек. Но Олежек сердился из-за чужой машины. А этому-то из-за чего сердиться? Ведь не из-за чужих бомжей, в самом-то деле? Аня даже уже хотела спросить у Евгения Михайловича о причине его такого нервного поведения, но передумала. Что там спрашивать, и так всё ясно. Если уж у него вызывала недоумение её дружба с Алиной, так теперь, после встречи с бомжами, он имеет полное право считать её ненормальной. Почти все считают, так чем он хуже? Тем более, что психиатр…
Она молча села в машину, молча кивнула на его вопрос, возвращаются ли они к тому дому, и потом всё время молчала, слушая его молчание. Машина остановилась возле ажурных кованых ворот, и только тогда Евгений Михайлович заговорил:
— Аня, вы, наверное, считаете моё поведение странным… Я и сам не ожидал… В общем, такое дело… У нас когда-то дед пропал. Давно, я тогда ещё ребёнком был. Он однажды просто вышел из дома — и не вернулся. Бабушка и мама страшно переживали, много лет пытались найти. Так и не нашли. Этот Лев Борисович очень похож на моего деда, просто одно лицо, и голос похож, и даже то, что спина болит. Я деда прекрасно помню. Вы не думайте, я понимаю, что это не он, уже двадцать лет прошло, а деду тогда было шестьдесят пять, Льву Борисовичу сейчас, наверное, столько же, так что я их не путаю, вы не думайте. Но вот увидел — и прямо как оглушило. Я его к нам хочу положить, в нейропатологию, посмотреть, что там у него с позвоночником. Вы меня понимаете?
— А я думала, что вы будете считать меня совсем ненормальной, — с облегчением призналась Аня. — И так-то уже подозревали, признайтесь честно. А тут ещё бомжи!.. Евгений Михайлович, насчёт больницы — это вы очень хорошо придумали. Только его лучше не сейчас положить, а поближе к холодам. Сейчас-то жарко, сейчас ему полегче. А когда холода начнутся — я не знаю, как он со своей спиной выживет.
— Как они вообще выживают… — пробормотал Евгений Михайлович. — Конечно, всех не накормишь, не вылечишь, не приютишь, я сам всегда это говорил. Но как представлю, что мой дед когда-то, может быть, вот так же…
— Ну да, всё дело в этом, — согласилась Аня. — Как говорит Алина, надо просто разок представить себя или своих родных на месте того, кому плохо. И тогда никто не будет спрашивать, зачем и почему… Извините. Я пойду уже, ладно? А то ничего не успею сделать.
— Может, я смогу вам чем-нибудь помочь? — спросил Евгений Михайлович.
Ну вот, мы так не договаривались. Льву Борисовичу пусть помогает. А холодильники она как-нибудь сама вымоет.
— Вы и так мне сегодня очень сильно помогли. Я потом вам в больницу позвоню, узнаю, когда Алину выписывают. До свидания, Евгений Михайлович.
Ажурные кованые ворота поползли в сторону еще до того, как она успела прикоснуться к звонку, и железная дверь подъезда сама распахнулась при её приближении, и сердитый Олежек встретил её уже не так сердито. Но всё-таки не упустил случая придраться к хозяину крутой тачки:
— Что ж ты с пустыми руками? Хоть бы уж цветочков подарил, что ли. Тачка вон какая, а цветочков своей девушке купить — жаба душит? Ну, и на кой тебе такой жлоб нужен?
— Я не его девушка, — терпеливо объяснила Аня. — При чём тут цветочки? Мы ездили по делу. И Евгений Михайлович совсем не жлоб. Он вполне нормальный человек, даже хороший человек. К тому же — врач. Это очень удачно получилось. Наверное, он сможет помочь одному моему знакомому. Совершенно бесплатно. Представляете?
— Врёт, — уверенно заявил Олежек. — Знаем мы этих крутых. Сначала наобещает золотые горы, а потом последнюю рубаху снимет. Оберёт до копейки и по миру пустит.
Аня не стала рассказывать сердитому Олежеку, что Льва Борисовича уже давно успели обобрать до копейки и пустить по миру, так что взять с него совершенно нечего, Евгений Михайлович это прекрасно знает, а всё равно собирается лечить… Очень хотелось рассказать, но она не стала. Потому что давно уже поняла: такие рассказы большинству людей совсем не интересны. Вот про ужасы всякие, про насилие, грабежи, взрывы и тому подобное — интересны. А про нормальные вещи — не интересны. Некоторые в нормальные вещи даже не верят, раздражаются и говорят, что такого на свете не бывает.
Аня вздохнула и пошла заниматься делами. Тем более что дел и вправду было много.
Глава 5
Действительно, дел оказалось очень много. Правда, половину из них она сама себе придумала, причем — совершенно напрасно, как выяснилось позже. Например, холодильники. Холодильники совсем не обязательно было размораживать и мыть так, как она привыкла. Её холодильник — то есть, её бывший холодильник, который продал Вадик, — за неделю наращивал толстую шубу инея, потому что у Вадика была привычка ставить туда банки с горячей водой — чтобы вода быстрее остужалась. Он пил только кипяченую воду. И умывался только кипяченой водой, хорошо остуженной в холодильнике. Вадик когда-то серьезно интересовался круговоротом воды в организме. Предполагалось, что об этом круговороте он знает все. И о своем организме тоже. К своему организму Вадик относился очень, очень, очень ответственно. Он каждый день сам кипятил воду, наливал в трехлитровые банки и ставил в холодильник. Шуба из инея в морозилке росла прямо на глазах. Вадик все время использовал эту шубу как аргумент в пользу своего утверждения, что Аня — очень плохая хозяйка. Аня без конца освобождала, размораживала и мыла этот проклятый холодильник, а шуба все нарастала и нарастала. Однажды она заикнулась о том, что не следует ставить в холодильник горячую воду, да еще — в таком количестве и так часто. Вадик часа полтора рассказывал ей, что такие заявления он расценивает как проявление психопатии, плохого воспитания, патологичной лени, патологичной склочности, еще чего-то такого же патологичного, так что готов вызвать санитаров со смирительной рубашкой…
Вот интересно, где он сейчас будет остужать свою кипяченую воду?
Аня вдруг поймала себя на том, что сейчас все это её совершенно не трогает. Ни привычки Вадика, ни круговорот воды в его организме, ни шуба из инея в его холодильнике, которого все равно уже нет. Собственные патологии её тоже не трогали, и на санитаров со смирительной рубашкой ей было уже наплевать. Все прошло — и… прошло. Всякое в жизни бывает, что ж теперь поделаешь. Но теперь у неё будет совсем другая жизнь. У неё уже сейчас совсем другая жизнь, очень хорошая жизнь у неё сейчас, а дальше будет ещё лучше.
Ой, опять она размечталась. Не сглазить бы. Вот приедет этот царь Давид — и ка-а-ак начнет придираться: шторы пыльные, паркет не блестит, плита не вычищена, полотенца мятые… Хотя дама Маргарита говорила, что, при всех своих диктаторских замашках, с прислугой царь Давид общается вежливо. Она сказала: никто не жаловался. Ну, так это как раз понятно! Кто ж, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, будет жаловаться на самого царя? И главное — кому? Так что надо приготовиться к приезду царя Давида как следует. Так, как следует готовиться к приезду венценосных особ.
Вот она и готовилась. Мыла, чистила, пылесосила и вообще всеми известными ей способами наводила порядок. Хотя, с её точки зрения, порядок в этой огромной квартире был уже наведён давным- давно, раз и навсегда. Всё стояло, лежало и висело на своих местах, а всяких мелочей, которые накапливаются у всех в процессе жизни и имеют обыкновение валяться где попало, просто не было. Наверное, царь Давид вселился в эту квартиру совсем недавно, вот всякие мелочи и не успели накопиться. А если ничего не валяется где попало — так это не уборка, а одно развлечение. Тем более что здесь было два прекрасных пылесоса, десятка три разнообразных моющих и чистящих средств, а в одном из шкафчиков в ванной Аня обнаружила настоящий стратегический запас разнокалиберных щёток, среди которых были две электрические. Она долго изучала их, а потом долго придумывала, что бы такое можно было почистить этими щётками. Такими щётками можно, наверное, отчистить даже копоть от казана, в котором сто лет готовят на костре… Но такого казана в этой квартире не было. То есть, казан был, а столетней копоти на нём не было. Никакой копоти нигде не было, и даже особой пыли нигде не было, так что уборка заняла совсем немного времени. Много времени занимало изучение фронта работ. Всё-таки очень уж обширным
