делать? Конечно, бросится навстречу, обнимет, скажет «прости», скажет: «Я больше не могу здесь сидеть, возьми меня отсюда, уедем, мир велик, и нам найдется в нем место». И Бийке будет счастлива. Конечно, она не оставит его здесь, и выйдет так, что девушка похитила джигита.
Бийке хихикнула, представив себе такую картину.
— И ты надо мной смеешься?
— Нет, это я про себя.
— Девушек трудно понять, они могут и смеяться без причины, и плакать.
— А парни?
— Парни глупые. Верят вам и любят от всего сердца. Вот был у меня друг. Да что там друг, мы с ним были как братья! Он был влюблен, и когда говорил о своей любви, то не слушать ею надо было, а смотреть в его глаза. Они делались такими светлыми, такими ясными… Нет, я не могу их описать, их надо было видеть. Слова «Я люблю ее» у него звучали не просто как слова, а как-то необыкновенно, как тишина в лунную ночь на альпийском лугу…
— Ты поэт?
— Откуда? Если бы я мог писать стихи, я не вертел бы эту проклятую баранку на этих проклятых дорогах. Эти дороги убили моего друга. Возненавидел я и свой аул, и все здесь… Уеду я отсюда…
— Куда?
— Как куда? Хотя бы на строительство нового города-курорта. Ты слышала об этом?
— Нет. А где будут строить?
— А у дельты Самура. Я, конечно, там не был, но, говорят, удивительные места… Осторожно, вот здесь осторожно… — Шофер сбавил скорость, и в просвете тумана Бийке увидела пропасть. Машина, казалось, повисла правым колесом над краем пропасти. Поворот узкий, под нависшей скалой. — Пронесло. Недоброе место, не зря оно проклято людьми. И называется-то оно Жаллад-Шура, что значит — скала- палач. Здесь-то вот и погиб мой друг Ризван.
Бийке встрепенулась. Она не расслышала как следует, но что-то ей почудилось в словах шофера, и она схватила его за руку.
— Как ты сказал?
— Осторожно, что ты! Я ничего не сказал. Я сказал, что в этом проклятом месте погиб мой друг.
— А имя, имя твоего друга?
— Ризван.
Шофер сразу остановил машину, потому что девушка зарыдала, как в припадке, и начала рваться наружу и выскочила бы из машины на ходу, если бы шофер сразу же не остановил машину. Он недоумевающе глядел на тихую и смирную спутницу, которая так внезапно преобразилась. Выйдя из машины, она встала на колени на мокрую траву обочины, сгорбилась, сделалась какой-то маленькой и жалкой. Она не рыдала больше, но только всхлипывала.
— Так это ты, Бийке? Он называл нам твое имя… Он был еще жив, когда его вытащили из-под обломков. Все время повторял твое имя, Бийке.
— Лучше бы и я умерла вместе с ним. Зачем я отпустила его? Лучше бы он оставался со мной в степи.
— Да, Бийке. И мне было бы лучше, если бы он был жив. Такого друга я больше не встречу в жизни.
— Ризван, Ризван…
— Я знаю, Бийке, тебе тяжело…
— Когда это случилось?
— Месяца два тому назад. Он ехал в степь по какому-то срочному делу.
— Он ехал ко мне. У него не было более срочных дел. Отвези меня к его могиле.
— Ты прости меня, Бийке. У меня вырвалось… я же не знал…
— Что прощать?
— Отсюда до аула совсем близко. Какое это было горе для родителей, если бы ты знала! Его ведь не только я, все любили… Хоронил весь аул. Отец его при людях не показывает виду, но, говорят, ночью ходит к могиле сына, и на кладбище слышно, как он плачет и стонет…
Шофер повернул машину в сторону кладбища, остановился у каменного невысокого забора, вышел и помог выйти из машины убитой горем девушке. Он повел ее через калитку к могиле друга, над которой стояла резная каменная плита с корявой и кривой, надломленной, как и молодая жизнь Ризвана, надписью. Бийке упала на сырую, свежую, еще не успевшую зарасти травой могилу своего мужа.
— Ризван, я плохо о тебе думала. Думала, ты забыл меня, всякое приходило в голову… Я приехала к тебе в горы, Ризван, раз ты не хотел остаться в степи.
Шофер не сдержался, всхлипнул. Почему-то он опустил рукава рубашки.
— Ризван, я ведь приехала к тебе с доброй вестью. Я теперь не одна на земле, у меня будет ребенок, твой и мой.
Бийке лежала на могиле, не слыша и не видя ничего вокруг. Она не слышала даже, как шофер поспешно завел машину и уехал в сторону аула.
Кара-Чупан и его жена Асият осиротело сидели в старой части огромной сакли, будто остальная часть с шестью комнатами, которую они построили для сына, их не касалась. Молодой шофер только сейчас понял, что светлой, просторной, уютной любую саклю, будь она маленькой или большой, делают не сами стены или окна, не ковры и не добро, а люди, когда у них нет горя, когда в сакле человеческая радость.
— А, это ты, Герей? Заходи, сынок, заходи, — обернулся к нему и предложил подушку неузнаваемо постаревший Кара-Чупан. — Не езди, сынок, хотя бы ты…
— Будь прокляты, прокляты эти машины! — отозвалась и Асият, одетая во все черное и с четками в руках. Она подала гостю чашку чая.
— Спасибо, я чаю не хочу, — замешкался шофер, не зная, что сказать дальше. — Дядя Кара, я ехал сюда, и одна девушка попросила ее подвезти. Ее чемодан я поставил там, на веранде…
— Мы не сдаем комнаты, сынок. Приходили и вчера, просили для учительницы… Нет, пусть все гниет, я не трону пальцем там ничего, пусть все стоит.
— Дядя Кара, это та девушка, которую…
— Бийке? — встрепенулся Кара-Чупан. — Где же она?
— Не идет… на могиле…
К могиле сына, где все плакала Бийке, пришел отец покойного Ризвана Кара-Чупан, и хотя, по суровым обычаям горцев, женская нога не должна ступать на кладбище, пришла и Асият, чтобы увидеть ту, которая горем своим породнилась с ними, которая любила их дорогого сына. Отец и мать покойного молча опустились рядом с девушкой. Отец шершавой, грубой рукой погладил ее по голове. Она вздрогнула, приподнялась, поглядела на отца и мать и уткнулась головой в колени отца и вновь забилась в рыданиях. Горе удесятеряется в человеке, когда рядом есть люди, охваченные тем же безутешным горем.
Вот и конец печальной истории, которую я давно хотел поведать вам, друзья мои, и которая без особых на то причин вылилась теперь на бумагу.
Вы, любезные мои читатели, можете заметить, что очень уж грустно все кончается. Но что поделаешь, если жизнь есть жизнь и если нет жизни без того, чтобы не было в ней ни печали, ни горя. Конечно, не все в жизни случилось в точности так, как в моем повествовании, где я допустил некоторые отклонения от фактов, некоторую долю вымысла. Но я ведь писал не протокол, а повесть.
Что стало дальше с героями этой повести, мне лично неизвестно. Но ходили слухи в моем краю, что Мухарбий долго лежал в центральной больнице, теперь выздоровел и опять находится на своем посту, бережет степь и ее богатства. Эсманбет, говорят, у которого свадьба сына обернулась поминками, сошел с ума. Он бродит по степи в поисках белого сайгака и все никак не может его найти, потому что белые сайгаки рождаются очень редко.
Бийке будто бы живет в далеком горном ауле Мирвитте, в сакле чабана Кара-Чупана, и именно в той вновь пристроенной части сакли, которая предназначалась для Ризвана. Она будто бы родила сына, которому дали имя Ризван. Кара-Чупан сам ездил в степь и на сахбат[*] привез родителей невестки, старого Уразбая и его жену Бажу. Всех четверых родителей видели люди склоненными над колыбелью внука.
