Он знает, какие мы имеем силы в нашем распоряжении, и должен понимать, что мы блокируем эту морскую зону всеми наличными кораблями. Если «Бисмарк» приблизится к французским портам на атлантическом побережье, то вскоре окажется в пределах досягаемости своих сил и под прикрытием люфтваффе. Кроме того, ему навстречу непременно вышлют подводные лодки.
Капитан Даниель твердо держался своей точки зрения. Но мнения членов адмиралтейства разделились. Нервы напряглись до предела. Усталость, промахи и неопределенность оказывали свое влияние на офицеров.
Другой офицер, капитан Эдвардс, придерживался того же взгляда, что и Даниель.
Пришлось еще раз прибегнуть к воздушной разведке. Еще раз она должна была помочь в преодолении страшных удручающих часов неопределенности. Но радиус действия гидросамолетов ограничен. В воздух поднялись три «Каталины». В 1.50 пополудни. Успех их вылетов был крайне проблематичным.
Что же теперь будет? Правильны ли были расчеты? Покончат ли они наконец с противником? Смогут ли они навязать противнику сражение? Смогут ли они отомстить за «Худ»?
Сэр Джон Тови надеялся на это.
Он не предполагал, однако, что его корабли движутся в ложном направлении. Не знал, что нелепая арифметическая ошибка войдет в историю морских войн. Что ошибка в расчетах еще раз дала «Бисмарку» преимущество почти на семь часов.
На этот раз шанс уйти был достаточно надежен. И корабль смог бы уйти, если бы адмирал Лютьенс знал об этом шансе!
Младший лейтенант Петерс сидел в каюте и писал письмо матери. Письмо, которое, возможно, никогда не дойдет до адресата. Петерс был на грани срыва. Дважды, трижды он порывался писать письмо, но затем отбрасывал лист бумаги.
– Брось это, – посоветовал ему капитан-лейтенант Нобис. – Ляг и расслабься. Все равно нет смысла писать письма… Через два дня мы будем дома. Ты получишь звание лейтенанта, а твоя мать сможет встретить тебя как героя.
– Мне бы ваш оптимизм, герр капитан, – отозвался младший лейтенант. – И ваши нервы в придачу.
– Это – от природы, – ответил Нобис. – Все очень просто: один имеет базедову болезнь, другой – плоскостопие, мне же выпало иметь крепкие нервы.
– Не знаю, как это вам удается, герр капитан, – продолжил Петерс, – но вы выглядите верхом совершенства и распространяете запах одеколона, словно собираетесь на танцы, а не в штурманскую рубку. В вашем присутствии я ощущаю себя неполноценным существом.
Нобис рассмеялся:
– Если это способно помочь, Петерс, я с удовольствием одолжу тебе свой одеколон.
– Вам бывает страшно, герр капитан?
– Конечно. Но к страху можно привыкнуть, как можно привыкнуть к чистке зубов два раза в день или пище из змеиного мяса.
– Как вам удается не обнаруживать ни тени страха?
– Послушай, Петерс, единственное, что мне нравится на этой проклятой посудине, это ощущение уверенности в том, что никто не знает, как я себя чувствую.
– Вы когда-нибудь тонули, герр капитан?
– Дважды, мой милый. Последний раз на нелепом малюсеньком шлюпе.
– Как же вы оказались за бортом?
– Непроизвольно, Петерс. Все происходит так быстро, что потом не понимаешь, как это случилось. Но не дрейфь, за бортом этого корабля никто не окажется.
– Вы действительно так думаете?
– Я повторял про себя это до тех пор, пока не уверовал. И буду впредь в это верить, пока придется… Ну, я иду в штурманскую рубку. Не забудь меня вовремя сменить.
«Прекрасная философия, – думал Нобис. – Вот я стою, разыгрываю из себя героя и треплюсь по мелочам просто для того, чтобы забыть о собственных мыслях. Будто я когда-нибудь смогу забыть о них. Будто я, хотя бы на час, смогу перестать думать о Дайне. Будто я сто раз не переживал последнюю встречу с ней…»
Все двигалось с молниеносной быстротой. Нобиса выписали из госпиталя и поместили в лагерь для интернированных под Лиссабоном. Слева обитали интернированные англичане, справа – немцы и итальянцы. Их разделял лишь забор из поржавевшей колючей проволоки. Разделяла лишь невидимая, так называемая идеологическая стена.
Лишь война разделяла.
По обе стороны от линии раздела люди играли в футбол, ели одинаковую пищу, читали одинаковые газеты. Только комментировали прочитанное в газетах по-разному.
Комендант лагеря, тучный майор, был человеком покладистым.
– Если есть жалобы, заходите ко мне, – говорил он, приветствуя Нобиса. – Я могу предоставить вам почти все. За исключением свободы, конечно. Но в этом вы сами виноваты. Хотя, уверяю вас, я уважаю ваше решение. На вашем месте я сделал бы то же самое.
– Весьма признателен, – ответил Нобис.
По обе стороны от забора из колючей проволоки люди мечтали о побеге. Сторожевые посты, укомплектованные опытными стрелками, преграждали путь к свободе. Они относились к выполнению своих обязанностей серьезно и стреляли без колебаний. Ночью территория лагеря освещалась прожекторами. Был один возможный способ бежать: пропилить железную решетку на первом этаже переднего здания, выпрыгнуть на дорогу при свете прожекторов и затем бежать, бежать, бежать так быстро, как позволяют ноги.
Перед Вернером Нобисом такую попытку предприняли трое заключенных. Двое убежали, третьего застрелили.
«Положим, я укроюсь от лучей прожекторов и пуль, – размышлял Нобис, – что тогда? Каждый поймет, что я иностранец. Мой португальский – безнадежен. В кармане ни гроша. На мне что-то похожее на спецодежду. Без посторонней помощи меня поймают в считаные часы. Кто может мне помочь? Может, Дайна?»
Нобис написал ей письмо. Написал, что просто хочет ее видеть. Ответ пришел обратной почтой. Несколько коротких строк, которые Нобис никогда не забудет.
«Вернер, я люблю тебя. Люблю ужасно. Надеюсь, ты выберешь меня, а не войну. Если бы ты поступил так, я была бы счастлива. Но остаюсь несчастной, пока ты не сделал этого. Мне никогда не приходило в голову, что я англичанка, по крайней мере по паспорту, и что я люблю мужчину, который должен считаться моим врагом. Пожалуйста, ради нас, забудь о том, что ты немецкий офицер. Если не сможешь, то потеряешь меня. Если не хочешь меня потерять, напиши и сообщи мне об этом. Я однажды приду и заберу тебя.
Он не стал писать ей. Его интернировали на четыре недели. Четыре недели, в течение которых он каждый день думал о побеге.
Теперь настал решающий час. Железная решетка почти пропилена. Ее можно было выломать рукой.
Затем состоялся прыжок на линию огня. Возможно, часовые будут спать. Он надеялся на это.
Часовые не спали, но их подвела меткость. Пули просвистели у его головы семь-восемь раз. Затем его поглотила тьма. Дальше он бежал со всех ног. Остановился передохнуть. Сначала он хотел добраться до Опорто. К Дайне.
Он чувствовал горечь во рту, когда думал об этом. Собирался попросить у нее одежду и деньги. Надеялся, что сможет уговорить ее. «Если я не герой, – думал Вернер Нобис, – то должен быть негодяем».
Бог знает, как он прошел 60 километров до Опорто. Измазал свою одежду грязью, чтобы выглядеть бродягой. Повсюду встречал полицейских или солдат. Они не обращали на него внимания. Наступил особенно приятный день. Солнце светило так, словно хотело сделать мир еще более привлекательным. Как будто в этом была необходимость! Как будто Вернер Нобис не ценил, не желал мира! Как будто он был