выяснить, есть ли в зале другие свободные места, где он мог бы сесть, и замечаю, что пустых мест повсюду достаточно. Мое сердце начинает биться быстрее, и я чувствую, что краснею — впервые за много лет. Думаю, я страдаю от смеси преждевременного климакса и затянувшейся юности.
Я стараюсь сосредоточиться на спортивном оборудовании. Канаты, стойки для прыжков в высоту, кони, гимнастическая стенка. Не многое же тут изменилось! Школы не задела тенденция к преобразованию интерьеров. Здесь нет дешевого шика, нет эстетического минимализма. А хорошо знакомый запах несвежих носков и пота заставляет меня, забыв маленького мальчика, сидящего на моих коленях, закрыть глаза. Я будто снова вернулась в школу. Когда ты водишь в школу своих детей, ты невольно возвращаешься в детство. Позади нас уселась Мамаша-Буквоедка, бывшая староста и капитан хоккейной команды, — вот так же она, очевидно, сидит сейчас и в родительских комитетах и за всем придирчиво наблюдает. Закомплексованные всегда чувствуют нервное возбуждение, которое ослабевает лишь тогда, когда они выходят из толпы и их плечи, наконец, расправляются. А те из нас, кто уделял внимание мальчикам, как, на мой взгляд, это делала Само Совершенство… ладно, оставим. Пожалуй, мы все еще заняты тем, что оцениваем мальчиков.
Я вспоминаю Саймона Миллера, своего первого бой-френда. Однажды после урока английского языка в нашей подгруппе «А»[8] в октябре 1982-го Саймон спросил, можно ли ему проводить меня домой; мы молча шагали в ногу до сарая за гимнастическим залом, раньше я этого сарая никогда не замечала. В классе не было ни одной девочки, которая отвергла бы Саймона, и, тем не менее, у него никогда не было постоянной подружки. Даже тогда, давным-давно, мы понимали, что Саймон Миллер был парень что надо.
Пока за нами не захлопнулась дверь, мы почти не прикасались друг к другу. Кажется, мы даже и не разговаривали. Единственное, что он сказал: «Я хочу, чтобы ты стала моей девушкой. Но только чтобы никто не знал об этом. Мои приятели наверняка соблазнятся попробовать, каково это — заниматься с тобой сексом. К тому же, когда все в секрете, это возбуждает еще больше».
Я согласно кивнула. Он провел рукой по моему лицу, и я почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Сдерживая кашель, я почти тонула в омуте удушающего запаха лосьона после бритья «Арамис».
Наши неуклюжие соития на холодных пластиковых гимнастических матах, случавшиеся еженедельно в продолжение всего семестра, были обычной смесью полуодетой юной страсти и пылких стараний. Риск быть разоблаченными, постоянная необходимость изворачиваться, обоюдное влечение и радостное узнавание друг друга были безрассудной и неодолимой силой. К моему удивлению, он тоже, как и я, не имел сексуального опыта. Равенство сторон делало нас великодушными. Саймон Миллер, должно быть, в дальнейшем доставил удовольствие многим женщинам, ибо даже в возрасте шестнадцати лет он проявлял врожденное понимание женской натуры и склонность к оральному сексу; мало кто из моих последующих приятелей мог бы соперничать с ним в этом. И только после окончания школы я узнала, что, по меньшей мере, три мои лучшие подруги были вовлечены в подобные тайные отношения с ним, таким образом, его изощренность нашла объяснение. Однако он установил для меня некий стандарт на всю оставшуюся жизнь.
А я с тех пор поняла неоспоримые преимущества умения держать язык за зубами. Я никогда не чувствовала необходимости делиться с кем-то своими бьющими через край подростковыми эмоциями. Я знала: наступит день, когда все это окупится. Интересно, что стало с Саймоном? Я могла бы его найти по системе «Воссоединение друзей» и уже сегодня вечером послать ему письмо по электронной почте. Наверное, он стал дантистом и у него двое детей и жена — все с безупречным прикусом и еще более завидным оскалом. Хотя… Некоторые вещи лучше оставлять в качестве воспоминаний.
Фред ерзает у меня на коленях, и меня бросает в пот от его жаркого тельца.
— Мама, я хочу есть, — говорит он.
Я достаю из кармана жакета пакетик с изюмом.
С заднего сиденья к нам наклоняется Буквоедка; она придвигается так близко, что я чувствую, как воротник ее белой, без единой морщинки блузки щекочет мне шею.
— А вы знаете, что изюм содержит сахара в восемь раз больше, чем виноград? — шепчет она мне в ухо.
— Э-э… нет, — шепчу я в ответ.
— А вы знаете, что она в восемь раз более кислая, чем среднестатистическая мать? — в другое ухо заговорщически шепчет мне Само Совершенство.
Тут меня вдруг прошибает холодный пот. Я забыла про «вкус осени» — для той части праздника, которая имеет название «Покажи и расскажи». Я наугад роюсь в сумке и нахожу какой-то подсохший огрызок яблока. Кажется, он отлично символизирует сезон туманов и спелого плодородия во всей его отцветающей прелести. Все, что мне надо, — сказать Джо, что это дикое яблоко. Радуясь внезапно проснувшемуся чувству юмора и собственной изобретательности, я поворачиваюсь к привлекательной мамочке, чтобы спросить:
— Вы что-нибудь принесли с собой? — Мне интересно, забывает ли она когда-нибудь о мероприятиях, подобных этому.
Она указывает на весьма импозантного мужчину лет двадцати с небольшим — он стоит в противоположном конце зала и машет нам рукой.
— Новый учебный год, новый персональный тренер, — улыбается она. — Кикбоксинг!
— А он не великоват для стола? — веселюсь я. — Хотя, пожалуй, он мог бы сойти за конский каштан!
— О Господи, как же я могла забыть? — восклицает она. — Ладно, пришлю домработницу с целой сумкой каштанов, только попозже.
Я задумалась. Что-то я никогда не видела ее вместе с младшими детьми или мужем. Наверное, у них нуклеарная семья[9], однако ее молекулы располагаются на значительном удалении друг от друга.
— Дело в том, — говорит она, осторожно подбирая слова и оглядываясь через плечо на своего тренера, — что необходим хороший стимул, для того чтобы ходить в спортивный зал каждый день. И есть что-то возвышенное в том, чтобы работать до седьмого пота ради этого человека, даже если он говорит только о группах мышц и пользе овсянки. Некоторая доза возвышенности каждый день. Это очень важно. Вы так не думаете? А чем старше становишься, тем меньше значат слова, которые произносит мужчина.
— Вы думаете о нем, когда его нет рядом? — спрашиваю я, заинтригованная масштабом и глубиной этих отношений.
Она смущенно смотрит на меня.
— Только когда тянусь за упаковкой печенья и представляю, как он грозит мне пальцем. И я отдергиваю руку.
Я тотчас пытаюсь сесть прямо и втянуть живот. Но он мне не подчиняется. Вторая попытка вызывает в моих дряблых мускулах дрожь, заметную даже сквозь джинсы. Конечно, никто не может этого видеть, но, тем не менее, я констатирую этот печальный акт неповиновения. Есть многое, что следует скрывать под складками платья, раз уж вы заимели детей; ваше тело никогда уже не будет снова послушным.
— Вам тоже следует появиться на этих занятиях, это будет очень весело, — говорит она — скорее дружески, чем критически, хотя, вероятнее всего, это деланное участие.
Мне бы хотелось объяснить ей, что мы живем в другой финансовой среде, сильно отличающейся от ее стратосферы, и что помимо горничной, страдающей артритом и неспособной нагнуться до пола, другой прислуги у меня нет, то есть я сама ею являюсь, но это займет много времени, и, кроме того, она относится к тем женщинам, которые привыкли жить в розовом мире, в котором люди могут избежать поездок на метрополитене с рюкзаком, разъезжая всюду на такси, а долг странам «третьего мира» может быть уплачен проводимым раз в два года благотворительным обедом из трех блюд с бесплатным шампанским.
Фред заснул у меня на руках, надавив на мое колено и тем самым заставив мою левую ногу прижаться к ноге Прирученного Неотразимца. И я вдруг прониклась благодарностью к неопределенности постельных отношений с Томом. «Радуйся простым и бесплатным удовольствиям, — одернула я себя. — Живи настоящим». Но мой разум меня игнорировал. Зато я осознала, что жду более тесного прикосновения бедра сидящего рядом со мной мужчины. И поэтому не могу перестать смотреть на его соседствующую с моей ногу.
