РСХА.
Мы, представители отдела контрразведки, тем временем придумали другой план, который мог предотвратить это ненавистное подчинение Гиммлеру. Вступив в союз с западным отделом Генштаба, который заведовал иностранными армиями, и с IC Верховного командования на Западе, мы преобразовали ранее изолированные службы военной контрразведки на Западе в мобильные разведывательные группы под руководством начальника штаба «Запад». Практически в последний момент, в конце декабря 1943 года, это дальновидное предложение было одобрено Верховным командованием вермахта. Подобная реорганизация стала необходима в свете ожидавшегося вторжения на Западе. Тем не менее мы были удивлены, когда до нас дошел приказ, так как всесильное РСХА вовсю вело подготовку к полному включению всей организации абвера в систему ЗИПО и СД.
Приказ о формировании мобильных разведывательных групп вермахта привел к большому скрежету зубами в полицейских учреждениях на Западе. РСХА пыталось задним числом отменить свершившийся факт; кульминацией его усилий стала попытка получить право «профессионального руководства» этими группами. Однако мы оставались равнодушными, так как нам уже не грозила участь быть поглощенными РСХА. Мобильные разведывательные группы оставались подразделениями вермахта, и это позволило нашему IIIF вести войну по тем же принципам, которыми мы руководствовались прежде. Мои подробные инструкции предусматривали слияние существовавших военных антишпионских организаций в Голландии, Бельгии и северной Франции в ФАК (Frontaufklarungskommando) 307 со штабом в Брюсселе и под моим командованием.
Эти приказы было так же легко понять, как трудно исполнить. Требовалось преодолеть сопротивление не только со стороны более или менее независимого руководства мелких подразделений IIIF, но и командующих станциями абвера, которые не понимали, что с независимостью абвера фактически покончено, и всячески саботировали эту реорганизацию, которая лишала их лучших кадров. Разумеется, это нами и задумывалось. Мы полагали, что самые надежные и опытные люди должны и дальше работать в военной контрразведке, и старались не допустить, чтобы они попали в РСХА вместе с остатками абвера. В итоге нам удалось в апреле 1944 года заложить основу формирований ФАК-III, работоспособную во всех отношениях, прежде чем оставшаяся часть абвера оказалась включена в ЗИПО и СД.
Наша юная независимость подверглась суровому испытанию в январе 1944 года. При аресте радиста в Гааге, которого застали врасплох во время сеанса связи с Англией, среди прочих донесений, ожидавших передачи, ЗИПО захватило следующее послание: «Военную контрразведку в Голландии возглавляет оберст-лейтенант Гискес. Ранее он был в Париже, а сейчас его штаб находится в Дрибергене. Этот человек особенно опасен. Его главные помощники – Арно и Ферди. Всячески остерегайтесь его. Источник этой информации – оберет Штеле, Берлин-Потсдам, Хартвигштрассе, 63».
Это был жестокий удар. Я лично знал оберста Штеле. Прежде он служил в абвере и уже несколько лет заведовал приютом для сирот войны в Потсдаме. Приезжая в Голландию, он несколько раз посещал меня в моем штабе в Схевенингене, и я оказывал ему содействие во время служебных командировок в Голландию, совершавшихся под предлогом достать продовольствие для сирот. Гаагское ЗИПО переслало мне копию этого зловещего сообщения, одновременно отправив донесение в РСХА. В сопроводительном письме недвусмысленно намекалось, что я поддерживаю связи с ненадежными и предательскими элементами.
Очевидно, в ЗИПО знали о моем личном знакомстве со Штеле. В таких обстоятельствах мне осталось лишь доложить о произошедшем главе абвера-III в Берлине и попросить о проведении расследования, поскольку сам Штеле находился в Берлине. Оберет Гейнрих, глава абвера-III, поднял этот вопрос во время моего очередного приезда в Берлин и попросил меня лично поговорить со Штеле, а до тех пор не предпринимал никаких действий. Я отказался от разговора со Штеле на том основании, что он живет в Берлине и что подобные расследования находятся в компетенции местного руководства абвера. Оберет Гейнрих не согласился с этим аргументом, и я сумел уклониться от сомнительного поручения лишь под предлогом, что на следующий день мне нужно прибыть с докладом в Бреслау. В итоге Гейнрих приказал мне встретиться со Штеле и допросить его через несколько дней после моего возвращения в Берлин, но мне удалось избежать выполнения приказа, устроив так, что из Парижа мне прислали в Бреслау срочную телеграмму с вызовом на совещание, после чего я отправился прямо в Париж, не заезжая в столицу.
Поразительное требование оберста Гейнриха лишь усилило мою решимость любой ценой держаться в стороне от таинственного дела Штеле. Фон, на котором оно разворачивалось, и его атмосфера мне чрезвычайно не нравились; у меня сложилось впечатление, что между главой абвера-III и Штеле существует какая-то связь, хотя я не смог выяснить ничего конкретного. Со временем я узнал из надежных источников, что Штеле входил в группу активистов немецкого Сопротивления в Берлине. Эти события послужили мне очередным напоминанием ни в коем случае не упоминать имен сочувствующих, что так любили делать участники Сопротивления в Берлине. Начиная с жутковатого случая со Штеле я практически убедился в том, что эти люди не способны ничего добиться. Я просто не мог поверить в то, что известные мне члены Сопротивления обладают необходимыми конспираторскими навыками, чтобы совершить в Германии революционный переворот. Успех ответного удара РСХА после покушения 20 июля[12] лишь подтвердил мои опасения.
Вернувшись в Дриберген после поездок в Берлин, Бреслау и Париж, я в частном порядке сообщил оберсту Гейнриху, что не в состоянии исполнить предназначенную мне роль в деле Штеле. Было бы лучше, если обвинение в том, что я неосознанно совершил акт предательства, исходило из нейтрального источника, а именно от соответствующей службы абвера в Берлине. Несколько месяцев спустя я услышал, что расследование не принесло никаких сюрпризов и что Штеле был арестован гестапо по подозрению в нелегальной деятельности. После покушения 20 июля его казнили.
Нечто подобное мне довелось испытать в результате еще одного контакта с немецким подпольным движением. В момент инцидента со Штеле я прервал личные связи с оберстом Фрайхерром фон Ренне, главой западного отдела Генштаба по иностранным армиям, которые завел по служебным соображениям. Исходя из опыта работы в абвере-I я испытывал крайние сомнения в прямолинейных методах фон Ренне и его необузданном темпераменте, хотя не в меньшей мере восхищался его выдающейся личностью и непоколебимой верой в возвышенные идеалы подпольного движения.
Второе бегство трех агентов «Северного полюса» в декабре 1943 года произошло в обстоятельствах, почти идентичных первому инциденту, за исключением того, что на этот раз узники вырвались из камеры через потолок и сбежали по крыше. Один из них был более или менее случайно схвачен в январе и водворен обратно в Харен. Прочие – агенты Ритсхотен и ван дер Гиссе – оставались на свободе, и мы напали на их след лишь в апреле 1944 года.
Тем временем радиоконтакты «Северного полюса» продолжали поддерживаться и обе стороны обменивались незначительными сообщениями, что не давало мне возможности противиться требованиям ЗИПО перевести агентов «Северного полюса» в немецкую тюрьму или концлагерь. До того момента этих людей не увозили из Харена из-за моего требования, чтобы они всегда были доступны для допросов. Теперь же меня просто уведомили, что большая их часть переведена в тюрьму в Ассене.
В марте 1944 года я предложил Берлину положить конец радиоконтактам, которые уже не могли никого обмануть, отправив с этой целью финальное послание. Мне тут же приказали предоставить на одобрение в берлинский абвер проект этого послания, которое должно было содержать уверенность в окончательной победе. Мы с Хунтеманном принялись сочинять послание, которое бы отвечало не только требованиям Берлина, но и нашим размышлениям над двухлетней мистификацией, которую мы вели с таким успехом. Это послание – первое, которое предстояло отправить незашифрованным, на обычном языке, тем не менее не должно было ни в чем отступать от стандартов тысячи с чем-то ранее отправленных нами шифрованных донесений. Мы уселись за мой стол и обменялись первыми набросками текста, в надежде придумать что- нибудь, достойное такого уникального случая. Каждый из нас сочинял по очереди несколько фраз, словно при игре в буриме, и в итоге получилось следующее:
«Господам Бланту, Бингему и компании, Наследники лимитед, Лондон. Мы догадываемся, что вы были вынуждены некоторое время вести дела в Голландии без нашей помощи. Мы тем более сожалеем об этом, поскольку долгое время оставались вашими единственными представителями в этой стране к нашему взаимному удовлетворению. Тем не менее можем вас заверить, что, если вы подумываете нанести нам на континент сколько-нибудь масштабный визит, мы уделим вашим посланцам точно такое же внимание, как и прежде, устроив им не менее теплую встречу. Надеемся на скорое свидание».
