свое оружие против неверных. На всех лицах сияли улыбки, ибо они ждали, что трудности путешествия закончатся, когда Бог раздвинет море и возьмет их под свою защиту.
Стефан расположился позади алого знамени и повел их в гавань, туда, где пристань уступала место открытому пляжу, на который можно было вытягивать рыболовные баркасы, подложив под днище примитивные катки. В то утро на всем этом участке не было ни одной лодки, поскольку практичным морякам вовсе не хотелось, чтобы их потопила приливная волна, вызванная великим чудом. Стефан остановился у линии высохших водорослей, оставленных последним штормом, остальные дети толпились сзади, растянувшись вдоль той же линии, словно перед оградой. Алые флаги обеспечивали лишь примерный порядок, никаких колонн, шеренг – просто скопление детей, собравшихся на берегу моря.
Это был прекрасный день, свежий ветерок слегка рябил воду, поднимая волны не более фута в высоту; они разбивались в нескольких ярдах от детей и посылали в их сторону завихрения с аккуратной каемкой пены. Тем временем большой мол, городские набережные, крепостные стены и даже крыши тех домов, с которых открывался вид на гавань, потемнели от скопившихся там людей. Прошел час, пока собирались поющие дети, и все это время Стефан стоял неподвижно перед чертой из водорослей. Те, кто стоял сразу же за ним, позднее говорили, что, когда он бормотал незамысловатые молитвы, которые обычно читал в окружении своих овец, у него на лбу выступили капельки пота.
– Сын мой, – сказал священник Тома, наклонившись вперед и коснувшись его плеча, – пойдем вперед во имя Божье.
– Во имя Божье! – закричали мальчики вокруг Стефана, подняв деревянные кресты. Этот жест и крик повторил весь пляж.
– Во имя Божье!
Стефан порывисто запрокинул голову назад и поднял обе руки. Его рот раскрылся, словно он собирался что-то крикнуть, но никакого звука не последовало. Пробежав пять шагов вперед, он остановился у границы отступавшей волны, как бы призывая воду вернуться и намочить ему ноги. Когда вода так и сделала, он стоял, застыв, словно статуя, пока она плескалась вокруг его щиколоток.
Что он мог сделать или сказать, осталось неизвестным, но возбуждение, охватившее детей, превзошло все границы. С визгом, криком, несвязным бормотанием, обезумев от исступленной веры, они хлынули вдоль всего пляжа в воду – по щиколотку, по колено. Те, кто был сзади, толкали передних, застывших в нерешительности, и кричали, что Бог проверяет, боятся ли они утонуть.
Вскоре младшие стали спотыкаться, кричать и цепляться за старших. Другие уже зашли в воду по шею и изо всех сил старались найти ногой опору на постепенно опускавшемся дне. А сзади все скопление детей продолжало напирать и кричать, что их вера вынудит Бога сотворить чудо.
Поскольку море не раздвигалось, паника нарастала. Тех, кто старался выбраться обратно, толкали дальше вперед. Дети стали бросаться друг к другу, крича и задыхаясь, пытаясь карабкаться по телам товарищей. На мелководье несколько счастливчиков начали выбираться на берег, они падали от усталости, их тошнило морской водой. Один из них почувствовал на плече руку и увидел высокого священника, склонившегося над ним в одежде, с которой капала вода.
– Достань лодки! – Он показал на причалы. – Скажи мужчинам, чтобы спустили лодки и принесли на пляж веревки. Дети тонут!
Уже крики и смятение привлекли внимание, в частности в порту, и люди бросились на помощь. Сицилиец Али обогнал толстяка Вильгельма, спешившего через пляж с веревкой на плече. Али ничего не сказал, но поднял четыре растопыренных пальца и потряс ими перед лицом Вильгельма.
– Четыре дня! – пробормотал Гуго.
– Ей-богу, – поклялся Вильгельм, остановившись на мгновение, – месяца не пройдет, как он пожалеет, что мне не удалось перерезать ему глотку у таверны!
Он поспешил дальше, и Гуго, ухмыляясь, побежал за ним.
Случиться самому худшему помешали лодки, веревки и цепи рыбаков, взявшихся за руки. Едва дышащих, не способных двигаться детей клали на берегу прямо на мертвые тела. Приблизительно две сотни из них были навсегда потеряны для всех грядущих крестовых походов. Большинство уцелевших медленно потянулись обратно в город; заплаканные или просто угрюмые, они оставили берег, разбросав повсюду свои кресты, а красные флаги плавали в волнах прибоя, где их выпустили из рук знаменосцы.
Стефан не отступил. Он спас знамя, которое всегда несли перед ним, и установил его на берегу. Стоя под ним с глазами красными то ли от морской воды, то ли от слез, он повторял каждому, кто проходил рядом:
– Бог дал обещание. Дал. Я верил, но остальные испугались.
Мало-помалу сотня детей или около того сгрудилась вокруг него и, тихо плача, выслушивала упреки Стефана.
– Мы все испугались, – согласился священник Тома, посадивший двоих самых маленьких себе на колени, а еще несколько малышей прижались к нему мокрыми головками. – Бог показал нам, как тяжело верить. Он готовит своих воинов ко дню, когда они должны будут встретиться с неверными, еще более злыми, чем это море.
Стефан поднял лицо, засиявшее от счастливой улыбки, которая часто завоевывала публику.
– Ну конечно, вот он какой! И хотя я не сомневался в его могуществе, в этот раз он меня отверг. Теперь моя вера снова стала совершенной. Бог отказал нам в одном чуде для нашего же блага, но он пошлет другое. Если нам не дано пройти по морю… – Он с тоской посмотрел на воду, словно ожидая, что Бог смягчится, но искрящиеся волны нерушимо катились в его сторону и разбивались о берег. – Если нам не дано пройти, мы переплывем. – Он посмотрел на детей и потряс головой. – Бог видит, как вы устали, как у вас стерты ноги. Он пожалел вас и пошлет нам корабли.
Новое обещание Стефана распространилось со скоростью молнии, поскольку он поторопился на рыночную площадь и начал проповедовать с той же самой повозки, которую бросил. Было удивительно, как он сумел приободрить детей; на следующий день создалось такое впечатление, будто жуткой трагедии на пляже вовсе не было. Однако убедить жителей города оказалось труднее. Требовать корабли для явной авантюры и не иметь ни гроша для оплаты – что могло быть абсурднее в портовом городе? Скорее Бог раздвинул бы воды морские, чем люди предоставили корабли бесплатно.
Священник Тома обошел все причалы, но капитаны лишь качали головами:
– Вам лучше возвращаться домой.
– У нас нет дома, – отзывался священник. – Мы следуем за Богом.
Что можно было на это ответить? Теперь до сознания людей постепенно стало доходить, что для детей, не имевших понятия, где находились их родные деревни, возвращаться назад значило примерно то же, что идти вперед. Между тем ресурсы города, и так уже истощенные, не могли поддерживать детей-крестоносцев до скончания века.
– Господь смягчит ваши сердца, – настаивал священник Тома. – Я спрошу вас завтра.
На второй день вместо ответов он получал злые взгляды и ругательства. Людей возмущало, когда их донимали просьбами, хотя бы во имя Бога, сделать то, что они могли не делать. Каждый добывал средства к существованию, у всех были жены и дети, о которых приходилось заботиться. Кроме того, они постоянно ставили свечи доброму святому Андрею, покровителю рыбаков. Они оплачивали мессы за спасение душ тех, кого забрало море. На самом деле их религия давала человеку добро. Она не требовала от него бросить все ради армии детей, которая хотела все у него забрать и не предлагала ничего взамен.
– Убирайся! – грубо крикнул один из них и так сильно ударил священника, что тот растянулся во весь рост на булыжной набережной.
– Ради Бога! – в отчаянии вскричал священник, поднимаясь на колени. – Неужели ради Бога никто не даст нам корабли?
Боров Вильгельм, оба дня приходивший в порт понаблюдать, что там творится, хлопнул в ладоши, выразив этим жестом внезапно принятое решение:
– Ради Бога я дам!
Чудо, происшедшее с Боровом Вильгельмом, произвело в порту почти такую же сенсацию, как жест Бога, которым он должен был открыть дно морское. Когда первое изумление отступило, все согласились, что Вильгельм, очевидно, просто спятил. Так как он не владел достаточным числом кораблей, чтобы перевезти всех паломников, никто не сомневался, что он не сумеет выполнить обещание. Но скоро Али Сицилиец, о
