денежное.
Бесстыдно и глупо вел себя грек. Невоздержанная речь — первая губительница, твердил бы всем — знать не знаю, какой плод, и концы в воду, мало ли что повивалка болтает, ей веры мало, теперь же в случае чего гнев государев будет велик.
Тайный советник давно убедился, что большую часть несчастий человеку язык приносит.
Грек не воспринял, не испугался, намекнул тайному советнику, точно соумышленнику, что теперь от государыни милости должно быть побольше. Смекнул, значит. Толстой не сдержался, огрел его палкой, предупредил — когда на дыбе повиснешь, заступы не будет ниоткуда. В Тайной канцелярии Толстой умел нагнать страху еще до пыток, до допроса. Ударил грека не сильно, вновь поднял палку, поклялся, что, если Марию не вылечит, отправится грек в застенок, где издохнет. Удивился своей горячности, клятве своей, давно ведь правило соблюдал — чувств своих высказывать никому не следует, сам перед собой не открывайся.
Перед отъездом государь еще раз посетил князя. Толстой ему подсказал: «Надо попрощаться, может, не свидятся больше». В этих случаях государь свято соблюдал обычаи, слугам своим верным сам верен был.
Князь первым делом попросил за дочь. Ни на что не намекал, просто молил, чтоб не оставил своей милостью семейство его, и особо княжну слабенькую, болящую, пока в себя не придет. Царь обещал покровительство, обещал ко двору приблизить. После этого подробно обсуждали турецкие дела, в которых князь Кантемир был лучший знаток. Распрощался государь с грустью, поцеловал князя в лоб.
Болезнь отца вынудила Марию подняться, ухаживать за ним, князь Дмитрий то и дело призывал ее, мучило — не пристроена, на кого оставляет, продолжал строить планы, как возобновить ее отношения с царем, чувствовал себя виноватым, что не сложилось, рвался что-то исправить, Мария не спорила, сухотка, по-нашему рак, доставляла ему страшные муки, сознание его путалось, но он упорно требовал везти его в Москву скорее, пока не началась весенняя распутица.
Двинулись в дорогу. Не доехав до Самары, остановились в каком-то городке, князю стало совсем плохо. Болезнь уносила его все дальше от жены, от сыновей, последнее, что привязывало его к земным заботам, была все та же молитвенная надежда устроить царственную судьбу Марии.
В августе князь скончался на ее руках.
Без Дмитрия Кантемира семья быстро распалась. Красавица-вдова пустилась в светскую жизнь, старшие сыновья поженились.
Мария осталась в Петербурге вдвоем со своим любимцем, младшим братом, Антиохом. Талант его расцветал, Мария не могла нарадоваться быстрым успехам юноши в поэзии, недаром царь рано приметил этого мальчика и продолжал им интересоваться.
Про Антиоха Кантемира, первого русского поэта, — тут Молочков не мог удержаться, отвлекся в другую историю — историю литературы.
Настоящие поэты, утверждал учитель, начинают сразу, без разбега, стихи Антиоха Кантемира сегодня устарели, не читаются, так же как стихи Сумарокова, Тредиаковского, но тогда сатиры Антиоха были для российской публики сенсацией. А еще Антиох Кантемир отличался от всех других как словотворец, таинственный этот дар выделил его и утвердил навсегда в русской словесности. Он умел вводить в язык новые слова. Редчайшая способность! Любой русский писатель, самый великий, радовался, когда удавалось обогатить русский язык хотя бы одним, двумя словами. Карамзин ввел «промышленность», Достоевский — «стушеваться». Кантемир ввел в обиход много слов, таких, как — материя, природа, идея, центр, депутат. Целые выражения приписаны ему — «смех сквозь слезы», «пусть страсти не качают весы правосудия» или «пусть слезы бедных не падают на землю».
Он пустил в обиход великое слово «гражданин».
Странный это дар. Попробуйте ввести новое слово, да чтоб оно укоренилось…
Щуплый, легкий, смешливый — что его роднило с Марией, — он обращал на себя внимание изучающим взглядом серых глаз, они неохотно принимали участие в его шутках, смехе, вели собственное вдумчивое существование.
От его короткой жизни остались девять сатир, первых русских сатир, с восторгом встреченных читателями, и новые слова. Увы, слова не носят имя авторов, они влились в океан русского языка такими же анонимными, как прочие.
Вскоре после астраханского похода Петр решил короновать Екатерину. Надежд, связанных с беременностью княжны Марии, не стало, забота о престолонаследии все сильнее угнетала, болезненные приступы не давали успокоиться. Оставалось одно — назначить Екатерину правительницей на случай своей смерти, до тех пор, пока наследник или наследница не определятся.
Толстой отныне стал одним из ближайших доверенных лиц государыни. Его отправили в Москву готовить торжества коронации.
Коронация состоялась 7 мая 1724 года. Толстой хорошо позаботился, церемонию отработали во всех деталях, пышно, богато.
Впереди шел отряд лейб-гвардии. Серебряные шпоры звенели на высоких сапогах. В зеленых кафтанах и белых париках выступали двенадцать пажей императрицы. Длинное шествие возглавляли депутаты от провинции, генералитет, сановники коллегии. Главное шествие открывал Толстой. Верховный маршал, он нес серебряный маршальский жезл, на верхушке его распростер золоченые крылья российский орел, украшенный алмазами и рубинами. Жезл был тяжел. Толстой прижимал его к себе, чтобы не уронить, не выдать дрожь в руках. Он шел впереди тайного советника Остермана, князя Голицына, впереди князя Долгорукого со скипетром, Мусина-Пушкина, графа Брюса. Они все завидовали ему. Он первым ступил на красное сукно, толпа взирала на него. Это была вершина его жизни. Он вкушал сочную сладость успеха, российский орел парил над ним, обозначая его, отныне графа, Петра Андреевича Толстого.
Торжеству мешала потная слабость, надо было донести этот проклятый пудовый жезл до собора, чтобы наконец поставить на пол и утереть лицо. Перед лестницей один из герольдов, что шли по бокам маршала, предложил помочь, Толстой отпихнул его. Не для того он столько лет поднимался к этой минуте…
Никто здесь знать не знал, что это он, Петр Толстой, расчистил дорогу Екатерине к императорской короне. Ей самой не все было известно. Правители не любят брать грех на себя, не любят и быть кому-то обязанными. Толстой не выпячивался, он умел ждать. И дождался. Иезуиты правы: хорошо живет тот, кто хорошо скрывается.
Он, граф Толстой, можно сказать, «навеки запятнал себя графским достоинством». Пользуясь случаем, выпросил себе еще поместье на Яузе и двор в Петербурге.
Красное сукно, по которому шествовала Екатерина, протянулось от мертвого младенца до кремлевского престола. Об этом знал он один.
Сознавать свою роль Толстому было и страшно, и сладко.
В церкви он стоял у самого трона, опираясь на жезл, отдыхал. Звонили колокола, гремели залпы пушечных салютов. Отныне царица Екатерина и граф Толстой навеки войдут в историю России: она — первая императрица, он главный маршал коронации. Он мог гордиться своей дальновидностью: различал свое счастливое будущее, как будто уже свершилось, — когда царь Петр умрет, Екатерина станет Екатериной Первой, ее возведут на престол…
Так оно и произойдет. Недаром он считал себя провидцем, мудрым политиком, он все рассчитал, выбирая между Петром и Екатериной.
В этом месте учитель отвлекся от участи графа Петра Андреевича Толстого и перешел к судьбе рода Толстых, из которых произошел в третьем поколении казанский губернатор, в другой ветви министр народного просвещения, в третьей посол при дворе Наполеона. Там был обер-гофмаршал, собиратель рукописей, замечательный художник Федор Толстой, медали его работы до сих пор остаются образцом высокого искусства, был блестящий поэт и драматург Алексей Константинович Толстой и, наконец, лучший плод этого древа — Лев Николаевич Толстой.
Генеалогия удивляла учителя своей причудливостью. Какой род ни возьмешь, обязательно среди
