За их работами тщательно наблюдал монах, посланный епископом Митрофаном и хорошо знавший Библию и Евангелие, знавший, как положено изображать каждый церковный праздник, каждое событие из церковной истории и какие звери или птицы какому святому сопутствуют.
По четырем сторонам строящегося собора разложили камнесечцы на траве готовые резные камни. Потом каменщики начали выкладывать стены. Камни со святыми, стоявшими во весь рост, они ставили в один ряд, перемежая их резными колонками аркатурного пояса в том порядке, какой указывал монах. А выше между окнами и над окнами по закомарам размещали мастера резные камни так, что получались большие и сложные композиции на сюжеты из библейской или евангельской истории.
А другие мастера прямо на готовых стенах, ниже аркатурного пояса и на свободных от святителей и чудищ местах высекали стебли, цветы и листья — лилии, ирисы, ландыши, маки, хмель, вьюнок и вовсе неведомые заморские растения. Поднимались растительные узоры из первого ряда камней; стебли переплетались, свивались вокруг святителей и чудищ со всех сторон.
Оттого-то яблоневым садом и назвали зодчие свой храм. Он как бы олицетворял идею процветания Руси.
Подобно тому как в Суздале богомольцы с любопытством рассматривали тябла Златых врат, так и в Юрьеве-Польском приходили люди к собору, дивились и читали каменную летопись, начертанную на его стенах, — «приобщались премудростям Божьим».
Но главный зодчий был из хитрецов хитрец. На многих камнях показали камнесечцы искусство не столько церковное, сколько народное.
Каким был скарпель мастеров — то осторожным, то буйным, то резким, то нежным, — таким и высекался каждый резной камень. Получались камни — то как сказка, то как песня, то как былина богатырская, то как молитва.
Двести с лишним лет простоял собор. Ничего за это время о нем в летописях не говорилось. Да и о самом городке Юрьеве-Польском тоже не нашлось ни слова. Стоял он в стороне от водных путей, от больших дорог, не рос, не богател — о нем и писать-то было нечего.
И только в летописи за 1471 год появилась запись:
«Во граде Юрьеве в Полском бывала церковь камена святый Георгий... а резана на камени вси, и розвалилися вси до земли; повелением князя великаго, Василей Дмитреевь ту церкви собрал вся изнова и поставил, как и прежде».
Речь идет о дьяке Ермолине Василии Дмитриевиче, который был искусным мастером, строил в Московском Кремле, посылали его и во Владимир восстанавливать Золотые ворота и церковь Воздвижения на Торгу. Сам великий князь Московский Иван III послал его в Юрьев-Польской.
Можно представить себе, как остановился дьяк в раздумье перед грудой развалин. В летописи есть явные неточности: стены не «розвалилися вси до земли», их остовы, где выше, где ниже, остались точно обглоданные, а внутри здания беспорядочной грудой громоздились белые резные камни, целые и разбитые на куски.
Ермолин пытался разобраться в этой груде. По его указаниям начали складывать на траву отдельно тех святых, что стояли во весь рост, отобрали уцелевшие колонки аркатурного пояса и резные капители. Каменщики начали наращивать прежние стены.
Часть разрушенного аркатурного пояса с фигурами святых и с толстыми резными колонками Ермолин поместил на стенах в один ряд. И все же иные святые попали не на свои места. Он был опытным строителем, но строгих церковных канонов не знал и понятия не имел, как положено размещать фигуры на композициях, посвященных различным церковным праздникам. Да, наверное, ему просто не хватило ни времени, ни терпения. В конце концов он махнул рукой и сказал каменщикам — пусть выкладывают стены как попало.
Пошла работа быстрее — только давай подноси камни. Иные из них плохо прилаживались, и тогда мастера клали их тыльной стороной вперед, пряча резьбу от взоров людских.
Так на стенах восстановленного собора вместо строгого порядка «Премудрости Божьей» получилась невообразимая путаница — святой чередовался со свирепым драконом, к дракону прижималась половина ангела, рядом полулежал какой-то младенец, а сверху страшный грифон скалил зубы, точно собираясь проглотить стебель с лилией.
Есть еще неточность в летописи: Ермолин восстановил собор не «как прежде». Он получился чуть ли не вдвое ниже и совсем не таким стройным и воздушным, как другие памятники владимиро-суздальского зодчества.
Георгиевский собор в г. Юрьеве-Польском.
И все же надо благодарить Ермолина, что жемчужина дожила до нашего времени, хотя и в искаженном виде.
В XVII веке в соборе для «светлости» растесали широкие окна, при этом безжалостно уничтожили много резных камней, затем пристроили шатровую колокольню. В XVIII веке эту колокольню снесли и воздвигли другую, повыше, в стиле классицизма, совсем заслонившую здание. После революции стараниями И. Э. Грабаря эта колокольня и прочие позднейшие пристройки были разобраны, и собор стал таким, как на фотографии.
Больше всего он похож на приземистый крепкий гриб-боровичок, с нахлобученной, чрезмерно большой и круглой шляпкой — куполом, которая совсем придавила толстый корень — низкие стены. Летописная «церковь чюдна» превратилась в чудную. Собор откровенно некрасив. И все же он покоряюще уютный и милый. Когда еще юношей я впервые увидел его, то невольно улыбнулся, хотя тут же упрекнул себя: будь серьезен — перед тобой жемчужина!
А он и впрямь драгоценность, запрятавшаяся посреди заурядных городских построек. Много раз я приезжал в Юрьев-Польской и всегда, подходя к собору, испытывал неизъяснимую внутреннюю дрожь. Не издали надо на него глядеть, а подходить вплотную, долго рассматривать в упор каждый серый камень, покрытый лишайниками и пылью веков [Попытались было очищать стены пескоструйными аппаратами и бросили. Белизна совсем не подходит ко всему поэтическому облику собора.].
Каждый камень потрясает. Самый впечатляющий — это огромная глыба со святым Георгием. Воин изображен в длинном княжеском плаще, накинутом поверх кольчуги. В его правой руке копье, в левой щит, на щите герб суздальских князей — барс, вздыбленный в прыжке. Не таким ли воином был Илья Муромец — крестьянский сын, тот, что сиднем сидел на печи тридцать лет и три года, а потом пошел дубы с корнями выворачивать? Попал он ко двору славного князя Владимира Красное Солнышко, там его приодели, вручили ему оружие и послали стеречь землю Русскую. Вот такого защитника родины изобразил мастер на камне.
В аркатурном ряду еще четыре святых воина — они тоже богатыри, храбрые, непобедимые.
И здесь же на стенах ангелы, нежные, женственные и печальные. Отнять у них крылья — и они превратятся в сестер и жен тех богатырей. Подобно скорбной Ярославне, словно плачут они: «Взлелей господине мою ладу к мне, а бых не слала к нему слез на утре рано».
Но есть на стенах и совсем иные жены: такова грозная богоматерь с поднятыми вверх руками: это величавая небесная царица — Оранта. Она совсем не похожа на ту любящую мать, которой молился Андрей Боголюбский.
А какие лица у больших женских масок на капителях колонн! Брови сдвинуты, губы сжаты, очи гневно глядят. Это сама стародавняя княгиня Ольга, что готовит жестокую месть древлянам за убийство своего мужа, великого князя Игоря.
Чудища на Дмитриевском соборе города Владимира кажутся добродушными домашними животными в сравнении с иными здешними страшилищами — грифозмеями и драконами; даже на фотографиях они пугают. Только львы везде добрые. У Дмитриевских львов язык разделялся на три языка и хвост на три хвоста. Львы Георгиевского собора еще вычурнее — из их пасти вырастает целое ветвистое дерево со стеблями, вьющимися по стенам, грива и бока все в бороздах, но это не борозды, а каменные волосы.
