Исповедь моего сердца

подлость!»

Только в своих мемуарах Абрахам Лихт признается, что его так облапошили. При жизни он никому об этом не рассказал бы.

После этого, проводя много бессонных ночей вместе с Элайшей над планом тюрьмы, напоминающей неприступную крепость, изучая карту Трентона и десятки достоверных свидетельств об успешных побегах, имевших место еще в средневековые времена, Абрахам в то же время через посредников организовывал встречи с тюремными служащими: заместителем начальника тюрьмы, тюремным врачом, несколькими надзирателями, шерифом округа Мерсер, его помощниками и даже окружным коронером. Кроме того, поскольку в преступном мире Нью-Джерси у Абрахама не было солидных связей, он был вынужден под именем, скажем, Тимоти Сент-Гоура, бизнесмена с Манхэттена, поговорить с несколькими авторитетными представителями этого преступного мира. Его отчаянный план состоял в том, чтобы привлечь помощников как внутри, так и за пределами тюрьмы и их стараниями избавить Терстона от нависшего над ним рока.

Как доброжелательны эти господа! К неизвестному человеку. Принимая из моих рук «предварительные взносы» — наличными. Однако о следующих встречах всегда говорят неопределенно. Потому что, как признался Абрахаму сам шериф, перспективы спасения узника от смертной казни и освобождения его из «Стены» — так называли в народе тюрьму, в которой содержался Терстон, — весьма сомнительны. За последние сто лет ее существования здесь не было не то что случаев побега, но даже и попыток.

Куш, сорванный Абрахамом и Элайшей в Чатокуа, почти иссяк. Столько денег! И так быстро!

— Никак не могу поверить, папа, — говорил Элайша, смаргивая слезы, — у нас ведь было четыреста тысяч долларов. Они были наши!

Абрахам пытался успокоить его, заверяя, что, сколько бы денег ни было истрачено, их нельзя считать потерянными зря, когда речь идет о спасении Терстона. Тем не менее ему было крайне неприятно сознавать, что блюстители закона его просто обчистили.

— Лицемеры! Наживаются на отцовском горе! — гневно восклицал Элайша. — Но мы должны достать еще денег. Папа, скажи, что я должен сделать, и я это сделаю.

Однако Абрахам Лихт не торопился: допустимо ли подвергать еще одного из своих детей риску, вовлекая его в новое отчаянное предприятие? Тогда, в Чатокуа, он снабдил Элайшу пистолетом; из практических соображений пистолет был заряжен. Что, если бы кто-то еще или полицейский вмешался тогда в дело с оружием?..

Абрахам содрогнулся при этой мысли, почти физически ощутив близость смерти.

Его терзали видения. Массивные, в пятнадцать футов толщиной стены, сложенные из неотесанных камней, скрепленных известковым раствором. Лабиринт внутренних стен и проходов. Сторожевой блок. Открытое, голое пространство тюремного двора. Караульные вышки, башни, будки. Повсюду, на каждой возвышенности — замаскированные ружейные дула. Толстенная центральная труба, из которой валит густой черный дым. Камеры А, В, С, D: зловещий ряд камер, в каждой из которых — смертники; эти камеры отличаются от всех прочих особым зловонием, мерзким запахом, который, говорят, клубится там, почти видимый глазу. За ними — помещение для надзирателей, четыре мрачные комнаты. Кухня, прачечная, кладовая. И морг.

Загадочный лабиринт. Как проникнуть туда, как там освоиться?

Как сбежать оттуда — сделать подкоп? Да, подкоп. Удобнее всего — от внешней стены до кладовой, это ярдов пятьдесят.

Виселица — по рассказам, покосившееся от бурь и ветров сооружение — расположена даже ближе к внешней стене, возможно, менее чем в двадцати ярдах.

Во сне я окликаю сына по имени. В наручниках он восходит на помост. Но когда белокурый юноша оглядывается на мой зов, оказывается, что это не Терстон, а незнакомец, Кристофер Шенлихт. Он смотрит на меня глазами мертвеца.

II

Середина апреля, последняя неделя апреля, и вдруг — уже 29 апреля, а ничего еще так и не решено.

Потрачена уйма денег; но ничего не решено.

Ночь за ночью, запершись в кабинете в дальнем конце дома, Абрахам и Элайша изучают план тюрьмы… карту окрестностей… карандашные наброски, сделанные Абрахамом: тюрьма и виселица.

(Если у Элайши и есть свой секрет, тайная тревога, переходящая в наваждение, то он старательно прячет ее от отца. Потому что он так любит Абрахама Лихта и своего брата Терстона, что его собственные чувства сейчас не имеют никакого значения.)

Однажды ночью у Абрахама вырывается едва слышный стон: «Это невозможно. Его нельзя спасти». Карандаш выпадает из его руки и катится по полу, но уже в следующий момент, осененный какой-то догадкой, Абрахам снова хватает карандаш и облегченно говорит, обращаясь к Элайше: Если только…

Английский реформатор в Америке

В начале мая 1910 года в Соединенные Штаты прибывает знаменитый англичанин лорд Харбертон Шоу, президент Общества по тюремной реформе стран Содружества, автор многочисленных спорных книг, монографий и статей о реформировании системы наказаний. (Серия из пяти страстных статей лорда Шоу о несправедливости и «варварстве» закона о смертной казни, напечатанная в 1908 году в «Эдинбург ревю», повлекла за собой бурное обсуждение в британском парламенте и снискала ему как врагов, так и горячих сторонников; из нескольких книг, опубликованных в Штатах, появившаяся в 1903 году «Уголовная справедливость и уголовная несправедливость» породила больше всего споров и завоевала лорду Шоу значительное число последователей среди сходно мыслящих американских реформаторов.) Лорд Шоу надеялся, что во время краткого трехнедельного визита в Америку ему удастся поговорить как с представителями администраций, так и с заключенными во многих наиболее представительных американских тюрьмах, в том числе в нью-йоркской «Томбз»[10], тюрьме на острове Блэквелла, «Синг-Синге», тюрьмах в Рэвее, Трентоне и «Черри-Хилл» (в Филадельфии). Знаменитый реформатор не мог рассчитывать, что удастся путешествовать инкогнито, но все же попросил, чтобы по возможности его визит не освещался в газетах, поскольку боялся, и не без оснований, что поклонники из лучших побуждений станут осаждать его и у него не останется времени на выполнение главной задачи своей поездки.

Лорд Шоу произвел огромное впечатление на своих хозяев, включая горячего сторонника реформ, мэра Нью-Йорка Уильяма Джея Гейнора, как приятный, скромный джентльмен с тихим голосом; ему было хорошо за шестьдесят, но он кипел молодой энергией; седовласый, гладко выбритый, чуть глуховатый на одно ухо; как многие англичане, даже богатые и из знатных семей, он был склонен небрежно или по крайней мере безразлично относиться к своему внешнему вилу, словно — если не говорить о духовном идеализме — такие вещи, как свежее белье, чистые ногти или выбор между серым твидом и коричневым габардином, имели для него очень мало значения. Дамы находили лорда Шоу «забавным» или «чудаком, хотя и очаровательным». На званом ужине у мэра Гейнора англичанин ел весьма умеренно и не пил вовсе; с оппонентами в споры не вступал; несмотря на твердость убеждений, никогда не говорил безапелляционно; и вел себя, как признали даже херстовские газеты, как истинный английский джентльмен, а не как публичный американский политик, в котором ревностная добродетель легко может соседствовать с крикливым эгоизмом.

Хотя, по слухам, лорд Шоу был чрезвычайно богат, он путешествовал в сопровождении единственного слуги-индуса, секретаря и камердинера в одном лице, не старше двадцати пяти лет (грациозного молодого человека из Калькутты, получившего образование в Кембридже за счет лорда Шоу),