можно накинуть на плечи воюющего солдата, не остался на складах железнодорожных станций снабжения.
И поэтому как раз за месяц до нашего английского Рождества – русское Рождество отмечают на тринадцать дней позже – я попытался устроить так, чтобы все инструкторы и офицеры связи отправились в воюющие части и две недели оставались с ними. А потом все они вернулись бы в Новочеркасск за несколько дней до Рождества, которое мы потом отметили бы в английском стиле, а затем вернулись бы на фронт, чтобы быть вместе с русскими во время их праздника.
Дела на фронте, однако, шли все хуже и хуже, и деникинская стратегия, на ошибки которой ему так часто указывали, стала приносить свои губительные плоды, и многие простаки, которые, как мы рассчитывали, всегда найдутся, в конечном итоге разбежались по домам на свои насесты. Все те рекруты, которых так внезапно набрали в Белую армию, оказались теперь совершенно никуда не годными и были заняты тем, что со всех ног перебегали то на одну сторону, то на другую. Полки были просто каркасом, а у многих офицеров не было ни умения, ни мужества что-либо предпринять. Помимо этого, ненадежное финансирование, безразличие союзников и излишняя разбросанность ресурсов; леность, беспечность и презрительное отношение офицеров – все это приносило свои плоды, поскольку испытывавшие трудности солдаты наконец стали брать инициативу в свои руки. В конце концов из-за отсутствия организованности, недостаточного контроля над железными дорогами и плохого управления в только что завоеванных районах Деникин оказался абсолютно неспособным ни удержать огромный фронт, который он создал, вопреки советам всех от Днепра до Волги, ни создать те лучшие жизненные условия, которые его пропаганда постоянно обещала взамен большевистской тирании.
Деникин – сам по себе чуткий, решительный и рассудительный человек – был храбрым и честным, но он был плохим оратором и никогда не мог воздействовать на воображение войск. Кроме того, у него не было командного вида, и ему недоставало той не поддающейся описанию вещи, которая захватывает воображение и возбуждает душу, – своим успехом он был обязан только упорному труду. Он также был патологически чувствителен по отношению к аристократам, придворным и офицерам бывшей императорской гвардии и щепетилен при защите своего достоинства от проявления пренебрежения со стороны этих лиц, которое часто было плодом его воображения. Многие из окружавших его людей не любили воевать, и эти люди, одетые в абсурдные мундиры, при шпорах и кружевах, изо всех сил старались избегать работы. Но хоть и была у Деникина сильная воля и сам он был несгибаем, он выказывал необъяснимое отсутствие решительности в отношении этих лиц. Сам по натуре настоящий солдат, он, похоже, не осмеливался потребовать чего-либо от своих подчиненных.
Кроме этого, тиф вместе с тяжелыми боями начал наносить большие потери его войскам, а мелкая ревность и интриги стали занимать умы слишком многих его военачальников. Помимо этого, общее поведение войск – как офицеров, так и рядовых – в тыловых районах, где их оставалось слишком много, быстро охладило симпатии крестьян и рабочего класса, и это охлаждение усердно поддерживалось неутомимой германской и большевистской пропагандой, и все более росло подозрение, что Деникин и его начальник штаба Романовский, хотя и не боровшиеся в действительности за реставрацию монархии, в конечном итоге восстановят многие злоупотребления и деспотические институты, которые вызвали падение старого режима.
Самой худшей была новость – опять же преувеличенная и искаженная враждебными союзникам агентами – о повороте, который обрели политические события в Англии. Последним ударом стало сообщение о речи Ллойда Джорджа 9 ноября в Гильдхолле в Лондоне, в которой, если подвести итог, русским роялистам было заявлено, что они не смогли сделать то, чего от них ожидали, а поэтому сейчас пусть варятся в собственном соку!
Как резко изменилась обстановка!
Я столкнулся со множеством затруднительных вопросов и любопытствующих взглядов. Образованные беженцы и старшие командиры оставались со мной в дружеских отношениях и принимали мои неубедительные объяснения типа «политических интересов, над которыми солдат не имеет контроля», но от многих более молодых офицеров и более безответственных гражданских лиц я заработал много гневных взглядов и невнятных оскорблений, которые после выпитой за вечер водки они ничуть не старались скрыть от меня.
Все это было очень вредно и оскорбительно, и что меня ранило больше всего, когда я пытался примириться с быстро падающим барометром британского престижа, – это то, что, несмотря на все наши старания в письмах домой объяснить, что все куда более серьезнее, чем простая семейная распря между русскими, мы теряли почву под ногами благодаря сознательным усилиям политиков, чье знание предмета недалеко уходило от способности определить, что Харьков – это город, а не генерал; что Азовское море большую часть зимы покрыто льдом; политиков, которые бодро описывали кровожадного Троцкого как «спасителя демократии» .
Пока я изо всех сил старался успокоить наших критиков, вдруг из ниоткуда появился Холмен, сопровождаемый двумя специальными поездами с отборными летчиками 47-й эскадрильи. Он объявил, что направляется в город Валуйки, находившийся в месте стыка Донской и Добровольческой армий, бывший под угрозой и к которому сейчас продвигался мощный большевистский кавалерийский корпус Буденного с целью захвата железнодорожной линии, идущей на юг. В планы Буденного входило оттеснить Добровольческую армию на запад, к Крыму, а Донскую армию – на восток, в глубь ее собственных степей, из которых, как он хорошо знал, она с неохотой будет отходить на юг. И в качестве самого окончательного и решающего удара он намеревался совершить мощный кавалерийский рейд прямо на юг, чтобы перехватить железнодорожную линию между Таганрогом и Ростовом и тем самым отрезать все склады, аэропланы и танки в Таганроге от войск.
Для отражения этого наступления надлежало использовать все резервы, которые были у Деникина под рукой, и Холмен лично должен был руководить серией налетов, сопровождаемых бомбометанием и пулеметным обстрелом, которые предстояло выполнить первоклассным британским пилотам 47-й эскадрильи. Изо всех сил спешили танки – со скоростью, которую позволяла им развить быстро разрушающаяся железнодорожная система, и была надежда, что, если б только удалось вырвать сердце у агрессивного большевистского кавалерийского командира, его наступление можно было бы отразить, а некоторые действия на Балтийском, Польском или Дальневосточном фронтах могли бы отвлечь внимание красных армий, а тем временем суровые зимние страдания в голодающих российских городах могли бы вызвать серьезные антивоенные настроения и тем самым создать значительные затруднения советскому правительству.
Сейчас город был весь белый от снега, и проезжавшие подводы и машины были залеплены им. На перекрестках улиц горели костры возле огромных замерзших сугробов убранного с дороги снега, а с каждого дома гирляндами свисали сосульки. Окна заиндевели, и только маленькие кружочки в этом инее показывали, что кто-то внутри проделал их. С грязных улиц снег был убран, но колеи и рытвины, оставшиеся еще с лета, накрепко замерзли и были заполнены водой, которая превратилась в каток для лошадей и людей, а общественные упряжки, проносясь мимо, громыхали по бугристому льду, а их седоки ежились в полинявших меховых накидках и качались из стороны в сторону на неровной поверхности. С трудом продвигавшиеся мимо фигуры людей чернели на фоне белизны, шли опустив голову, подняв воротники, грузные в своих зимних одеждах, а над всем этим – тяжелый свинец неба, которое, казалось, опустилось так низко и было таким тяжелым, что чуть ли не покоилось на крышах домов.
Хотя и Холмен явно был занят своими планами, он все же устроил живописную церемонию в атаманском дворце с целью вручения верному Богаевскому звания Командора ордена Святого Михаила и Святого Георгия. Я был рад, что атаман получил эту награду, потому что, когда ситуация уже не была благоприятной, он доказал, каким стойким солдатом является и насколько верным союзникам остался.
Холмен отбыл вскоре после церемонии, и в Таганроге до меня дошел слух, что он лично в районе Валуек бомбит большевиков. Также я слышал некоторые тревожные новости относительно того, что только что из Англии прибыли старшие штабные офицеры, чтобы принять на себя командование группами связи, и что в любой момент я смогу передать свою группу Донской армии одному из них. Атаман сразу же написал Холмену письмо с просьбой сохранить за мной мою должность, поскольку мы всегда хорошо с ним ладили, но события в последующие несколько недель разворачивались так стремительно, что у меня не было больше времени беспокоиться об этих вещах, пока приезд моего сменщика примерно месяц спустя не
