уладил это дело.
Среди всего прочего, чем я был занят в Таганроге, были поставки морских орудий для донских бронепоездов, и капитан Фримантл из ВМФ Великобритании, старший морской офицер связи, сообщил мне, что из Новороссийска уже идут шестидюймовые пушки «армстронг», а другие, которые устанавливают на специальные платформы в Таганроге, должны быть готовы к отправке через две недели. Тем временем он отправил в Новочеркасск двух морских офицеров и около десятка матросов, чтобы раскрыть пушечные «тайны» личному составу батальона бронепоезда.
Все мы в то время испытывали некоторое нетерпение, потому что среди персонала танкового корпуса в Таганроге возникли некоторые проблемы. Как и во многих британских формированиях, которые все еще использовались на дальних фронтах после перемирия, дух нетерпения и жажда демобилизации привели к нарушениям субординации. К счастью, все это было не так серьезно, но все были несколько обеспокоены, потому что войска в России часто подвергались коммунистической пропаганде, и на севере был случай, когда русские солдаты убили своих британских офицеров.
Тем не менее, когда я отправился в Таганрог, там было мало или вообще не было признаков бури, которая зрела прямо на горизонте, или признаков скорого ухудшения событий. Чувствовалась некоторая тревога за Холмена, который, похоже, тратит больше времени не на той стороне большевистских окопов, чем этого требовал его высокий ранг, но мы знали, что он находится в хороших руках 47-й эскадрильи, и по возвращении в Новочеркасск я обнаружил несколько приятных сюрпризов, нейтрализовавших растущую мрачность новостей.
Прежде всего, это было прибытие морского офицера Дарнфорда и группы флотских старшин, а во- вторых, пришла большая партия посылок из дому с зимними вещами. Для меня там был комплект штрипок, которые я считал во Франции бесценной вещью, защищающей от обморожения, шуба, обшитая тканью хаки, и серая каракулевая казацкая папаха под цвет воротнику. Последние вещи были подарком от атамана, который часто говорил мне, что я легко одеваюсь. Эти вещи были сшиты из британского материала для шинели серого цвета и наверняка пришли в важный психологический момент, потому что зима уже была на носу и холод становился все злее.
Улицы покрылись толстым слоем льда, было трудно дышать, меховые кепи, которые мы носили, серебрились слоем инея, а затвердевшие усы щекотали лицо. Было так холодно, что казаки обматывали стремена тканью, чтобы не обморозить ноги. Сани заменили собой дрожки, колокола звонили с весельем, странным при наличии мрачных вестей, а улицы изобиловали горами затвердевшего снега, сваленного на перекрестках. Сырой холод октября и ноября уступил место настоящей русской зиме, и, несмотря на бодрящую атмосферу и все еще энергичный оптимизм большинства персонала Донской армии, замечался упадок боевого духа у нижних чинов и апатия у населения в целом.
По унылому и весьма подавленному тону разговоров на любом русском собрании легко было заметить, что люди стали задумываться, что же будет дальше. В эти дни уже редко слышалось «На Москву!», а все разговоры о взятии столицы к Рождеству прекратились.
– Если б только не пал Царицын! – слышал я. – Если б только союзники прислали настоящие войска!
К сожалению, при такой подвижной войне никто в действительности не знал, что происходит на самом деле, и, как всегда, там, где господствует отсутствие какой-либо информации, домыслы обретают пессимистический оттенок. И наверняка было полно причин для пессимизма, потому что к этому времени нехватка топлива для паровозов была такова, что его доставало лишь для использования таких поездов, которые считались важными для эвакуации военного, гражданского персонала и имущества из районов боевых действий. Шансы гражданского лица на поездку уже почти испарились, потому что не было обычных пассажирских поездов, и во многих случаях из-за отсутствия паровоза вереницы железнодорожных вагонов, бывшие домом для многих людей уже долгое время, просто оставались на запасных путях. И вот в этой ситуации мне удалось получить два вагона, выделенные для членов моей группы и некоторых беженцев в Новочеркасске, и обеспечить их охрану казаками по приказу донского правительства.
Конечно, вокруг было слишком мало полиции и слишком много войск, которые, видимо, покинули фронт и проводили время проклиная союзников и взламывая винные магазины. Как обычно, все лучшие люди до конца держались на передовой, но что касалось Донской армии, падение Царицына на правом фланге и Харькова – на левом привело к общему отходу на Новочеркасск и Ростов. Более того, новые отряды красной кавалерии переправились через Дон на фронте, удерживаемом 2-м корпусом, и его защитники быстро отступили к железной дороге Царицын – Лихая и линии по реке Донец через Каменскую и Луганск.
Это была практически та же самая линия, удерживавшаяся казачьей армией, когда я впервые приехал сюда в мае. Тогда она была очень крепкой, но сейчас ситуация изменилась. С наступлением холодов реки замедлили течение, а вдоль берегов образовались глыбы льда, которые затем откалывались, их увлекало потоком, отчего они затрудняли судоходство и ударяли по сваям мостов. Они застывали, когда что-то их останавливало, и вокруг этих глыб нарастало еще больше льда, пока сама река не покрывалась ледяной оболочкой, а лед не проникал дальше на середину течения до тех пор, пока вода не становилась целиком покрытой льдом. Он твердел и утолщался, пока не становился достаточно прочным, чтобы выдержать вес человека, лошади, орудия. Тем самым преимущества речного фронта нейтрализовались, и уже везде можно было переправиться через реку, так что не было вероятности удержать рубеж с меньшими усилиями, чем какую-либо иную позицию.
Врангелевский контрудар на нашем левом фланге, несмотря на личную поддержку генерала Холмена, очевидно, полностью провалился. Врангель был изумительным командиром, блестяще возглавлявшим очень пеструю по составу Кавказскую армию, но основными ее элементами были казаки с Кубани, которые уже подверглись влиянию политического сепаратизма и начали сворачивать боевые действия. Буденный, казалось, действительно достиг своей цели отделить Добровольческую армию – кроме ее правого корпуса – от донских казаков. Армия уже отступала на юго-запад, в сторону Крыма, а корпус правого фланга отходил в направлении Ростова – единственного места, куда он мог эвакуировать по железной дороге свое имущество, персонал и санитарные поезда через Дон.
В дополнение к этим проблемам все линии, идущие из районов боев, быстро оказались забиты подвижным составом и блокированы сломанными паровозами. Станции и запасные пути были полны брошенных, занесенных снегом поездов со сгоревшими локомотивами, а двери вагонов распахнуты настежь. Даже передислокация войск приостанавливалась, и тысячи пассажиров из брошенных поездов брели на юг, удрученные и отчаявшиеся, нервно оглядываясь назад, заслышав позади себя треск красных винтовок.
Казалось, вдруг весь фронт рухнул в хаосе, и для нас стала очевидной необходимость эвакуировать из Таганрога все имущество танковых, авиационных и пулеметных складов, а также технику деникинского правительства по единственному узкому мосту в Батайске, что в миле от ростовского железнодорожного узла.
Глава 14
Мрачное настроение царило 1 декабря, когда я готовился вновь отправиться на фронт в 3-й корпус в Лихой, чтобы забрать своего офицера связи и вернуться назад до наступления английского Рождества.
Как обычно, перед отъездом я зашел к атаману, чтобы узнать самые последние новости. Он был мрачен.
– Из-за разногласий во мнениях между командирами и критической ситуации на фронте, – произнес он сразу же, без преамбул, – я взял на себя командование всеми казачьими армиями на фронте.
Ранее это командование было в руках Сидорина, а атаман являлся лишь формальным главнокомандующим, но Деникин призвал его взять на себя командование, поскольку имело место общее недовольство, если не сказать подозрение, в отношении поведения Сидорина. Деникин намеревался перенести свою столицу в Екатеринодар для того, чтобы расчистить передовую систему железных дорог исключительно для использования войсками и беженцами, которые начали прибывать толпами на юг во все более возрастающем количестве, и хотя Сидорин все еще удерживал в своих руках командование полевыми войсками, теперь он во всех делах подчинялся атаману. Богаевский был очень популярен среди всех чинов, и смена руководства была встречена с огромным удовлетворением всеми, кроме собственной
