спекуляцией, и является по сути антиобщественной деятельностью. Но многие чекистские организации занимали крайнюю позицию в этом отношении и без всякого сожаления выносили смертные приговоры крестьянам, у которых обнаруживали несколько фунтов масла, привезенного в город с надеждой выменять на него остро необходимую пару сапог.
Еще более неопределенным было обвинение в контрреволюции. Контрреволюционером считался человек, борющийся против советской власти с оружием в руках. Но то же обвинение выдвигалось против старухи, жалующейся на существующий порядок, против любого лица, которое в силу социального происхождения или образованности не разделяло взглядов коммунистов.
Вначале чекисты, хотя и руководствовались классовым чувством, проводили различие между разными категориями правонарушителей, рассматривали конкретные обстоятельства каждого дела. Но с укреплением движения белых и ослаблением позиций советской власти коммунистические лидеры провозгласили политику беспощадной классовой борьбы. Они считали, что настал момент, когда они больше не могут рассматривать каждый юридический прецедент в отдельности. Большевики решили укрепиться путем ликвидации раз и навсегда социальных групп, которые не могли принять коммунистическое учение и представляли собой потенциальную оппозицию.
Местные чекисты последовали указаниям центральных властей, и начался массовый террор. В городах и поселках сотнями арестовывали армейских и флотских офицеров, землевладельцев, купцов и специалистов. Их расстреливали не за какие-нибудь поступки или высказывания, а за их социальный статус.
Вспышки красного террора происходили периодически. Временами они отличались особой свирепостью и имели следствием многочисленные жертвы. Так проходили казни сотрудниками севастопольской Чека офицеров Черноморского флота, когда в назначенный час всех офицеров, обнаруженных на кораблях или на берегу, собрали в одном месте и уничтожили. Еще более кровавыми были дни, когда в отместку за покушение на Ленина, а также убийства Урицкого и Володарского ставили к стенке и расстреливали многих ни в чем не повинных людей.
Способен был советский режим держаться без проведения массовых казней или нет – вопрос риторический. Но очевидно, что красный террор обусловил действия и выбор миллионов людей, сделал невозможным для большинства населения нейтральное поведение и создал почву для невероятно жестокой и кровопролитной гражданской войны.
Глава 16
В первые недели большевистского правления личные проблемы отошли на второй план. Убеждение в неминуемости очередного переворота столь прочно засело в умах большинства людей, что казалось бессмысленным приспосабливаться к новым условиям. Но с течением времени россияне столкнулись с прозаической необходимостью поиска способов зарабатывать на жизнь.
Банковские депозиты изъяли, ценные бумаги обесценились, прочее имущество было конфисковано или не годилось для продажи. Мужчины, женщины и дети нигде не находили опоры, работа не давала надежного заработка, и найти ее было нелегко. Перестали работать частные предприятия, советские власти занимались реорганизацией правительственных учреждений, армия высвобождала миллионы здоровых, работоспособных мужчин, которые не имели понятия, каким образом следует налаживать жизнь в атмосфере хаоса.
В качестве временного выхода из положения молодые образованные россияне объединялись в трудовые артели, заключавшие контракты на разные виды работ. Армейские и флотские офицеры, кадеты, гардемарины, студенты университета входили в артели подобного рода. Та, к которой присоединился я, не отличалась от других. Нас было сто человек, мы выбрали из своей среды председателя, в обязанности которого входило обеспечивать контракты, принимать платежи и справедливо распределять деньги среди членов артели. К счастью, наш председатель оказался весьма предприимчивым, а та зима – необычайно снежной. В течение нескольких дней мы освоили расчистку улиц и тротуаров, а также сбивание с крыш больших и тяжелых сосулек.
Физический труд на свежем зимнем воздухе после месяцев переживаний и неопределенности доставлял большое удовольствие. Работа оказывала благотворное воздействие на нервную систему, а швыряние охапок снега деревянной лопатой казалось новым видом спорта. Лишь одно обстоятельство мешало полному умиротворению: толпы зевак, неизменно собиравшихся при нашем появлении на улицах.
Мужчины и женщины останавливались поглядеть, как мы работаем или греем руки вокруг костра. Их отношение к нам укладывалось в диапазон между агрессивной враждебностью и слезливым сочувствием. Обозленный рабочий кричал:
– Проклятые золотопогонники, попили народной крови! Теперь поработайте – увидите, что это такое!..
Возмущенная женщина заголосила на высоких нотах:
– Позор!.. Позор!.. Культурные люди, защищавшие страну, сгребают лопатами снег, невежи сидят в правительстве!.. Погодите!.. Скоро все изменится!..
Чтобы избежать осложнений, мы взяли за правило не отвечать на реплики толпы. Мы объединились в артель добровольно, и нас мало беспокоила оценка прохожих. Но это продлилось недолго.
Постепенно все чаще члены артели уходили на постоянную работу, армейских офицеров вновь призвали на военную службу. Возобновили работу учебные заведения, и студенты университета вернулись к прерванным занятиям, кадеты вернулись в казармы, гардемарины получили приказы явиться в Морской корпус.
Во время нашего отсутствия здания училища занимали войска большевиков, следы от этого вторжения были заметны на каждом углу. Пришельцы разбили окна, испачкали умывальники и туалеты, сломали замок музея. Несколько исторических рукописей разорвали на цигарки. Большинство солдат ушли, но несколько сотен остались охранять нас. Они обосновались вдоль стен столовой. Хотя полк гардемарин больше не имел оружия, солдаты со своими ружьями не расставались. Они чувствовали себя не в своей тарелке и с подозрением оглядывали нас, когда мы ели за своими столами. Трудно было удержаться от соблазна, чтобы не подшутить над ними.
Когда после еды звучала команда покинуть зал, гардемарины вскакивали со своих мест, преднамеренно производя ужасный шум деревянными табуретками. Внезапный грохот выводил красногвардейцев из равновесия, они нервно сжимали ружья и становились спинами к стенам, готовые отразить внезапное нападение. Однако гардемарины спокойно покидали столовую, с тем чтобы вернуться через несколько часов и повторить все сначала. Пока солдаты оставались в училище, мы предавались этим проказам минимум два раза в день, и реакция солдат никогда нас не разочаровывала.
В других отношениях жизнь текла так же, как и в период правления Керенского. Заметная перемена произошла, лишь когда пришла новость о подписании договора в Брест-Литовске. Когда стали известны условия договора, мало кто из гардемарин думал о дальнейшей учебе. Большинство из них знали, что дни учебы сочтены, и впервые задумались об открытой борьбе с советской властью.
Условия существования Морского корпуса при большевиках все более и более осложнялись. Наконец случилось неизбежное: мы получили приказ о самороспуске. Месяцами ходили слухи о неминуемом упразднении старого Морского корпуса, мы к ним привыкли. Но как-то не верили этим слухам до того знаменательного дня, когда попрощались со своими сокурсниками и в последний раз вышли через ворота училища на широкую набережную Невы.
Более двух столетий своего существования Морской корпус выпускал моряков, служивших России верой и правдой. Со времени Петра Великого многие поколения морских офицеров получали в его стенах образование, и в течение этого времени корпус выработал своеобразные традиции и корпоративный дух. Ни одно учебное заведение России не совмещало более гармонично западную цивилизацию с национальной культурой, и ни одно из них не могло похвастаться большим патриотизмом и солидарностью своих выпускников.
Для гардемарин закрытие Морского корпуса было не просто определенной вехой – это было крушение надежного оплота в море хаоса и неопределенности. С этого дня каждому из нас приходилось пролагать себе курс самостоятельно.
В Петрограде нельзя было найти работы, с каждым днем становилось все труднее добывать пищу.
