долгосрочному тюремному заключению, и начинают под грохот сковородок, угрюмо, с окостеневшим взором, семенить ногами, даже не бросив косого взгляда, не поинтересовавшись: а что это за прекрасная девушка тут же судорожно бьется под моей рукой, извиваясь, трясясь и спотыкаясь…
А может быть, это царица красоты, под огнем глаз которой пышно забурлит кровь и сладко забьется сердце?!
Кой черт! Он даже руки ей не пожмет после танца: затихла музыка, дико взвизгнув напоследок, — и кончилась пляска заводной куклы.
Щелкнула раскрутившаяся пружинка, и обе куклы с сонными лицами распадаются.
— Братцы! Да ведь вы же цари природы!! Что же это за поведение такое?!
Однажды был я с приятелем в кафешантане, и полюбился нам один фокстротист пуще ясна сокола. Это был парень с лицом ацтека и головой микроцефала… На макушке рос густым кустарником пук волос, нос занимал на лице такое командующее положение, что рту и глазкам буквально некуда было деваться. Ослепительно короткие брюки выказывали пару фокстротных тощих ног — о, как полюбился нам этот паренек с наружностью выгнанного конторщика!
В тот вечер он сделал верст пятнадцать, не считая всех сплетений ногами и трясений плечами и крупом.
И он заметил тоже, что полюбился нам, — это немного оживило окостеневшего беднягу, — по крайней мере, он даже в нашу честь выкинул два-три фортеля ногами, расставив их ножницами, а потом согнув с хитрым подскоком.
Мы его поощряли, как могли, — улыбались, подмигивали, — и этот бедный заброшенный цветок совершенно расцвел.
Из пятнадцати топтавшихся кавалеров он был единственным, который проявил некоторые признаки жизни в этом царстве анабиоза.
И теперь, когда я, сидя в позе созерцателя в каком-нибудь дансинге, натыкаюсь взглядом на знакомый куст волос на макушке и короткие панталоны, болтающиеся на тонких ногах, — мы оба молчаливо оживляемся, и лица наши светлеют: он видит во мне тонкого ценителя искусств, доку и знатока. Я в нем вижу честного работягу — самого большого дурака между фокстротистами и самого искусного фокстротиста между дураками.
Прощай, милый микроцефалический ацтек!.. Земля тебе пухом, когда ты будешь выделывать свои кренделя, ножницы и макароны…
Пять рассказов для читателя
Дорогие читатели! Позвольте вам преподнести пять восхитительных рассказов… По некоторым причинам я могу восторженно отзываться об этих рассказах — и не моя вина, если мое мнение разойдется с читательским.
Вот — читайте:
Один господин, спеша по делу, решил сесть в трамвай. Сказано — сделано. Но второпях он влез не в тот вагон трамвая, который был ему нужен, и поэтому трамвай завез его в противоположную сторону. С досадой в душе он сел в другой трамвай, но и в этом случае ошибся. На все эти уморительные недоразумения было потрачено часа полтора, и господин опоздал на важное свидание.
Группа лиц решила однажды вечером сняться фотографическим путем. Сказано — сделано. Явился фотограф с аппаратом и с машинкой, которая автоматическим путем зажигает магний для вспышки.
Фотограф усадил группу и, после долгой возни, сказал:
— Приготовьтесь! Сейчас будет вспышка!!
Нажал пружину — чик! — вспышки нет.
Опять — чик! — опять нет вспышки. И так он пять раз пытался безуспешно произвести вспышку. Наконец ему эти попытки надоели, он вынул спички и зажег магний простым способом.
Это было очень смешно.
Один старик, приезжий из Гамбурга, шел во время дождя по улице. Вдруг — мимо него автомобиль… Боясь, чтобы автомобиль не забрызгал его грязью, он в ужасе отскочил в сторону и — как раз попал обеими ногами в глубокую лужу.
Надо было видеть комическую ярость старика из Гамбурга! Кстати, приехал он из Гамбурга покупать кожу для обувной фабрики, да, кроме того, привез с собою больную жену, чтобы посоветоваться со знаменитым профессором о состоянии ее здоровья.
Стоя на высокой лестнице, маляр мазал краской по фасаду дома. А в это время внизу проходила дама — и маляр нечаянно забрызгал ей платье и шляпу краской. Дама подняла крик, произошел скандал, и явилась даже полиция…
Даме было лет 28–30.
Кухарка (по имени Марья) наливала у себя на кухне в ведро воду из водопроводного крана… А в это время барыня зачем-то позвала ее в комнаты. Сказано — сделано. Наша кухарка пошла на зов барыни, да и застряла там. А вода все лилась да лилась, перелилась из ведра, затопила кухню, да еще просочилась через пол на потолок нижнего этажа, испортив штукатурку…
По требованию нижних жильцов кухарку пришлось рассчитать. Сказано — сделано. Кстати, внизу жил один почтовый чиновник с женой. Была раньше с ними и дочь, но ее перед этим выдали замуж за провизора, который не совсем-то ладно живет со своей женой. Ох, уж эта семейная жизнь!
Вот и все пять рассказов.
Теперь, когда читатель их дочитал, я могу сказать откровенно: ни один из пяти рассказов мне не нравится. Более того, я отношусь ко всем пяти с отвращением. А читатель обязан быть от них в восторге!!
Ведь это подлинное творчество моего читателя.
Дело в том, что читающая публика, будучи осведомлена о моих литературно-юмористических способностях, преследует меня всюду: в театре, в железнодорожном вагоне, в ресторане и даже является ко мне домой.
Явится такой господин или госпожа и говорит самым дружелюбным образом:
— Послушайте, Аверченко! Вы пишете смешные вещи — вот вам тема, которую вы с вашим талантом хорошо обработаете: «Один старик, приезжий из Гамбурга»…
Или:
«Одна кухарка наливала воду в ведро»…
Или:
«С одной моей знакомой дамой был случай, который так и просится под ваше острое перо… Проходила эта дама вчера под маляром» и т. д.
В некоторых случаях сердобольные рассказчики, видя на моем лице выражение беспросветного уныния, спешили украсить свой рассказ подробностями, каковые, по их мнению, могли дать более увлекательную, более выпуклую картину…
Таким образом, меня детально осведомляли о причинах приезда гамбургского старика, о возрасте окрашенной дамы, о семейной жизни дочери залитого водой почтамтского чиновника…
Я страдаю от этих авторов «тем» каждый день, каждый день делаю гигантские усилия, чтобы перекроить выражение отвращения на лице в выражение напряженного интереса и тихого восторга.
Пусть же читатель хоть сегодня испытает часть того, что я испытываю каждый день!..