— Еще мы полетаем, — странно уверенным голосом сказал Ваня.
— Ну да, как же! — недоверчиво возразил Коля.
— Я нынче каждую ночь летаю, — рассказывал Ваня, — почти каждую ночь. Как лягу, так и полечу. А днем еще не могу. Страшно, что ли? Не пойму.
Он задумался.
— У нас крыльев нет, — сказал Коля.
— Что крылья! Не в крыльях тут дело, — задумчиво ответил Ваня, пристально глядя в струящуюся у его ног воду.
— А в чем же? — спросил Коля.
Ваня посмотрел на Колю долгим, злым и прозрачным взором, сказал тихо:
— Еще ты этого не поймешь.
Захохотал звонко, по-русалочьи, и принялся гримасничать и кривляться.
— Что ты так гримасничаешь? — робко спросил Коля.
— А что? Нешто худо? — беспечно возразил Ваня, продолжая гримасничать.
— Даже страшно, — с кисленькой улыбкой сказал Коля.
Ваня перестал гримасничать, сел смирно и задумчиво посмотрел на лес, на воду, на небо.
— Ничего нет страшного, — сказал он тихо. — Прежде в чертей верили, в леших. А теперь, ау, брат, ничего такого нет. Ничего нет страшного, — тихо повторил он, и еще сказал еле слышным шепотом, — кроме человека. Человек человеку волк, прошептал он часто слышанное им от отца изречение.
Ваня, посмеиваясь, вытащил из кармана начатую пачку папирос.
— Давай покурим, — сказал он.
— Aй, нет, как можно, — с ужасом сказал Коля.
Ваня вздохнул и сказал:
— Уж слишком все мы, дети, привыкли слушаться, — от отцов переняли. Взрослые страх какие послушные, — что им начальник велит, то и делают. Вот бабьё, — те самовольнее.
И помолчав, он сказал насмешливым и убеждающим голосом:
— Эх ты, от табаку отказываешься! Цветочки, травку, листики любишь? — спросил Ваня.
— Люблю, — нерешительно сказал Коля.
— Табак-то, — ведь он тоже трава.
Ваня посмотрел на Колю прозрачными, русалочьими глазами и, посмеиваясь, опять протянул ему папиросу.
— Возьми, — сказал он.
Очарованный прозрачным блеском Ваниных светлых глаз, Коля нерешительно потянулся за папиросой.
— То-то, — поощрительно сказал Ваня. — Ты только попробуй, потом сам увидишь, как хорошо.
Он раскурил и свою, и Колину папироску: спички нашлись в одном из его глубоких карманов, среди всякой мелочи и дряни. Мальчики принялись курить, — Ваня, как привычный курильщик, Коля — с озабоченным лицом. И он сейчас же, от первой затяжки, поперхнулся. Огненная туча рассыпалась в горле и груди, и в дыму огненные искры закружились в глазах. Он выронил папироску.
— Ну, что же ты? — спросил Ваня.
— Горько, — шепотом, растерянно сказал Коля, — не могу.
— Эх ты, неженка, — презрительно сказал Ваня. — Ты хоть одну папиросочку выкури. Кури понемножку, не затягивайся глубоко, — потом привыкнешь.
Коля мимовольно, как неживой, всунул папироску в рот. Он сидел на земле, прислонясь к дереву спиной, бледный, со слезами на глазах, курил и покачивался. Едва докурил. Голова разболелась, тошно стало. Он лег на землю, — и деревья медленно и плавно поплыли над ним в круговом, томительном движении…
Ваня говорил что-то. Его слова едва доходили до затемненного Колина сознания.
— Когда бываешь один, — сказал Ваня, — можно сделать так, что станет ужасно приятно.
— Как же? — спросил Коля вялым голосом.
— Начнешь мечтать… Ну, да ты этого не поймешь… После расскажу… Вот, сюда ты ко мне и ходи. Право, давай здесь собираться, — просил Ваня.
Коля хотел отказаться, но не мог.
— Ладно, — сказал он вяло.
Дома Коля озабоченно показал маме свои разорванные штанишки. Мама засмеялась, глядя на его опечаленное лицо: она была сегодня хорошо настроена, — ей дали ту именно роль на любительском спектакле, которую она мечтала сыграть.
— А ты вперед осторожнее, — сказала она Коле. — Вот тебе и обновка.
Коля улыбнулся виноватою улыбкою, — и мама сразу догадалась, что на его совести есть еще что-то. Мама взяла его за подбородок, подняла его голову.
— Да что ты бледный? — спросила она.
Коля вспыхнул и опустил голову, с усилием освободясь от маминой руки.
— Это еще что такое? — строго сказала мама и нагнулась к нему.
От Коли пахло табаком.
— Коля! — сердито крикнула мама. — Что же это, от тебя табачком пахнет! Рано, голубчик!
Коля заплакал.
— Я только одну папироску, — виноватым тоненьким голосом признался он.
Маме было смешно и досадно.
— Зачем ты водишься с этим скверным Ванюшкой? Противный, лягушка зеленая, — досадливо говорила мама.
— Я не буду больше курить, — плача говорил Коля, — а ему отец позволяет.
— То-то и хорошо, — с негодованием сказала мама.
— Он хороший, право, а что ж, коли ему позволяют, — убеждал Коля.
— Ах ты, курильщик! — сказала мама. — Чтоб никогда этого больше не было, слышишь?
В эту ночь ворона приснилась Коле. Противная и страшная. Коля проснулся. Была еще ночь, — полусветлая северная ночь.
Потом Коля видел во сне Ваню с его ясными глазами. Ваня посмотрел пристально, сказал что-то невнятное, — и у Коли сильно забилось сердце, и он проснулся.
Потом Коле снилось, что он поднялся с постели и летит под потолком. Сердце замирало. Было жутко и радостно. Тело неслось без усилий. Страшно было, что толкнешься в стену над дверью. Но это обходилось благополучно, — Коля опускался, где надо, и в другой горнице опять всплывал под темный, сумеречный потолок. Много было покоев, и один за другим являлись они все более высокие, и полет в них все более жуткий и быстрый. Наконец из высокого, темного окна, которое бесшумно распахнулось перед ним, вылетел он на свободу, поднялся высоко под небо и, закружившись томно и сладко в его глубокой вышине, пронизанной солнцем, оборвался, упал и проснулся.
На другой день Коля как-то мимовольно очутился в том же овраге. Не хотел идти. Но пошел, словно по привычке.
И там, далекие от людей, говорили они…
— Ты рассказывал вчера, — нерешительно начал Коля.
— Ну? — сердито спросил Ваня и весь передернулся.
— Вот, что ты мечтаешь, — робко сказал Коля.
— А, вот что! — протянул Ваня.
Он сел смирно на камень, охватил колени руками и уставился неподвижным взором куда-то вдаль. И Коля опять спросил его:
— О чем же ты мечтаешь?
