Мотовилов строго покосился на Логина, и все посмотрели на Логина строго.
— Да, молодежь не всегда достаточно почтительна, — с улыбкою сказал Логин.
— Дело не в одной почтительности. Впрочем, мы, люди старинного покроя, думаем, что и почтительность к людям, достойным уважения, — дело не лишнее. Почтенный инспектор городского училища, Галактион Васильевич, уже не раз выражал желание оставить свое место. Я уговаривал его. Я даже не раз ходатайствовал перед начальством-в частных разговорах, — об его повышении, которого этот честный труженик вполне заслуживает. Мне обещали. И вот, когда явилась возможность, что освободится вакансия инспектора, явилась претензия на нее с той стороны, откуда ее нельзя было ждать, так как нет никаких заслуг и всего года два службы, и возраст слишком ранний. Был в училище и другой кандидат, вполне достойный, — и вот он теперь устранен при помощи возмутительного поклепа.
— Да это — трагедия, — сказал Логин, улыбаясь, — и злодей, и жертва.
— Могу только удивляться вашему… взгляду на этот весьма серьезный предмет, — сказал Мотовилов и значительно поглядел на Логина.
Логин не отвечал. Ненависть к Мотовилову опять начинала мучить его. Мотовилов продолжал:
— Господа, я полагаю, что мы обязаны прийти на помощь нашему собрату
— По картам и вину, — шепнул Рябов Логину.
— Перестаньте шептать, — тихо сказал Логин, ведь он может обидеться.
— Все порядочные люди, с которыми я говорил об этом, думают, что Алексей Иванович — жертва интриги. Вы знакомы с его благородным характером и высоконравственными правилами, и я уверен, что найду в вас такое же сочувствие. Алексей Иваныч совершенно убит, и мы его должны утешить. Вот отец Андрей его видел и подтвердит вам, что он плачет
— Да, плачет, — уныло сказал отец Андрей. Все выразили на своих лицах сочувствие.
— Необходимо вывести дело на свежую воду, иначе это ляжет на нашу совесть. Мы составили коллективное заявление прокурору, что мы все уверены в невинности Молина, что просим освободить его и ручаемся за него всем своим имуществом.
— Берем на поруки, — пояснил директор.
— Попрошу кого-нибудь из вас, господа, прочесть заявление, и затем, кому угодно, пусть подпишет. Только те, кому угодно.
Рябов просунулся вперед и прочел заявление вслух. Все внимательно выслушали, сделали сочувственные лица и потянулись подписываться. В стороне остались Мотовилов, директор, которые подписались раньше, и Логин.
— Очень жалею, — сказал он, — но не могу присоединиться. Как я могу ручаться?
— Ваша воля! — сказал Мотовилов.
— Вот если б насчет выпивки, — по этой части я его знаю. Да и принесет ли это пользу?
— Там не могут не дать веса нашему мнению. Господа, — обратился Мотовилов к другим, круто отвернувшись от Логина, — могу сообщить вам печальную новость: и у нас холера, — вчера захворало двое мужчин и одна женщина.
Учителя испуганно переглянулись.
— Ничего, — ободрительно сказал отец Андрей, — до нас не доберется. Мне кстати прислали бочоночка три очищенной, — славная водка, — милости прошу завтра ко мне отведать.
Глава девятнадцатая
Вечером у Логина был Андозерский. Они сидели в саду, в беседке, пили чай и разговаривали. В соседнем огороде бегали и смеялись Валя, ее вторая сестра Варвара и подруга их, Лиза Швецова, дочь здешнего частного поверенного, полуграмотного, почти всегда пьяного мещанина.
Андозерский посматривал на Валю маслянистыми глазками.
— Аппетитненький кусочек! Егоза! — шептал он Логину. — Только чур-мое! Это не про тебя, у меня уж начато здесь дельце.
— А как же те три невесты?
— Э, невесты своим чередом: там честным пирком да и за свадебку, а здесь так, для приятного времяпрепровождения.
— Вот оно что! А и баболюб же ты!
— Есть тот грех, — скромно сознался Андозерский, нескромно подмигивая на девиц.
— Что ж, разве эта лучше?
— Ну, чего там, — я, дружище, не брезгуля. Да ты что думаешь? Она рада-радешенька. Вот увидишь, я сейчас заговорю.
Андозерский заговорил с девицами и открыл им калитку сада. Девицы, по-видимому, были очень довольны. Положим, в сад они не входили, жеманились, но зато не отходили и от калитки. Логин даже заметил, что Валя расцветала от удовольствия каждый раз, как Андозерский заговорит с нею.
Поболтав с девицами с полчаса и посмешив их незамысловатыми анекдотцами и шуточками, Андозерский тихонько сказал Логину:
— Ну, хорошего понемножку. Этот народец, девчоночки, не ценят того, что им подносят в изобилии, а потому пора благородно отретироваться.
Логину жаль стало бедной девочки и захотелось предостеречь ее. За год он успел присмотреться к ней, хотя она, служа в селе, бывала дома, у матери, только по праздникам.
Валя была девушка совсем простенькая, легкомысленная. Кроме учебников своих, которые знала она плохо, да трех-четырех случайно попавшихся ей в руки романов, она ничего не читала. Само собою разумеется, что у Вали было очень мало отвлеченных понятий и что идеалы ее не были возвышенными.
Бедность не исключает желания повеселиться и принарядиться. Не была чужда атому желанию и Валя, как и ближайшая к ней по возрасту сестра, Варя. Дома, не при людях, они ходили в затрапезных платьицах, босиком, но, отправляясь в город погулять или в гости, они принаряжались и охорашивались, как и след быть настоящим барышням.
У Вали уже был и жених. Не то чтоб они совсем сговорились, но как-то все точно условились называть и дразнить их женихом и невестою.
Это был воспитанник здешней учительской семинарии Яков Сеземкин, рябой, кудрявый молодец по двадцатому году, который нынче весною кончал свой курс.
Мещанская молодежь, в которой вращались Валя и Варя, разбивалась очень рано на парочки: «кавалер» лет семнадцати выбирал «барышню» лет пятнадцати и валандался с нею. Эти связи не бывали прочны: то барышня, то кавалер изменяли своему «предмету», чтобы вступить в новый союз. Возникали отсюда сцены ревности, ссоры, баламуты.
Случалось и Вале и Варе посчитаться из-за кавалера или друг с дружкою, или с подругами. Бывали и — такие размолвки, которые постороннему могли бы показаться очень серьезными. Так, иногда сестры вдвоем нападут на свою задушевнейшую подругу и наиболее частую гостью, смазливенькую Лизу Швецову, и, по наивной простоте своего нрава и пылкости темпераментов, поколотят ее, «поправят ей прическу», как они выражались. Лиза заверещит и выбежит от них в слезах и гневе, объявляя, что «нога ее больше не будет в этом доме». Пройдет два-три дня, Лиза снова у Дылиных, обнявшись с сестрами, гуляет по огороду.
Но из-за Якова Сеземкина сестрам не приходилось завидовать подругам: он ухаживал только за ними, поочередно, то за Валею, то за Варею, и не давал другим девицам ни малейших надежд на благосклонность. Сестры по праву старого знакомства называли его, иногда даже в глаза, запросто Яшкою. Они были соседями: мать Сеземкина имела домишко, полуразвалившуюся избушку на курьих ножках, рядом с огородом, который принадлежал к квартире Дылиных. Этот домишко зачастую бывал предметом насмешек, которыми обе сестры безжалостно осыпали бедного Яшку.
Вообще сестры почти всегда ссорились и ругались с Яшкою, хотя питали высокое уважение к его уму и познаниям.
— Он — башковитый, — говорили они про него. Сам Сеземкин чванился тем, что он умный и что он
