обернувшись в одну ослепительно белую простыню, за ним, играя, бегут две собачки. А третья, большая собака, лает и рвется к нему из-за высокого забора, но цепь не пускает ее. Затем собаки исчезают, за ним бегут дети, которых он шутливо хлопает краем простыни по головкам. Вот и дети пропали куда-то, с ним рядом идет Деги. И вот они уже рядом несутся по зеленым круглым холмам на велосипедах. Впереди неожиданно показалась канава, которую Джохар перескочил сходу, а Деги остановился, чтобы перенести велосипед. Дальше Джохар катил уже один, вернее, не катил, а несся, летел, как птица, по холмам. Последнее, что он услышал, это гул приближающего бомбардировщика и тяжелые взрывы бомб. Где-то вдалеке показалась маленькая фигурка девушки в белом платье…»
Я попыталась расшифровать этот сон, как всегда, к хорошему. «За тобой идет большая охота (большой подъемный кран), но мы все это и так знали; ты сумеешь вывернуться, и опять будет слава (ослепительное солнце), возвышение (белая одежда), успех и удача (полураздетый на улице) и опять риск… (холмы). Непонятен был только велосипед (знак отложенных дел) и Деги.
Я начала переживать за Деги, хотя Джохару ничего не сказала. Этим утром приехали Шамсутдин Увайсаев со своим другом и с фотографиями Деги и Магомеда в компании наших раненых, сделанные им на третий день после приезда в Трцию. «Так вот почему сегодня Деги мне приснился!» — обрадовался Джохар. «Эта мне больше всех нравится!» — и вытащил из стопки фотографию, на которой Деги с Магомедом, сидя рядом на ковриках, делали намаз.
До половины пятого беседовал он с обоими гостями, после того, как я подала обед, еще долго не отпускал их. Я разглядывала фотографии. На одной из них — единственной, где Деги получился крупным планом, он был бледным и улыбался через силу. Как раз ее мне Джохар и не показал. Деги сидел на стуле, обнявшись с Магомедом, были хорошо видны его покрасневшие, грустные большие глаза. Неужели он до сих пор переживает из-за нас по ночам? Наконец гости уехали. Джохар позвал меня в комнату. Он стоял около освещенного золотыми закатными лучами окна и что-то пристально рассматривал. «Взгляни на эти деньги». В его руках были старые истертые деньги достоинством один, пять и десять долларов. Бережно прикасаясь, гладя их руками, а иногда и рассматривая на свет, Джохар взволнованно говорил: «Турецкие детишки- школьники собирали для нас эти деньги. — Он произносил слова с такой нежностью, как будто видел этих детей. — Может быть, какой-нибудь мальчик отдал то, что мать дала ему в школу на завтрак. Кто-то из них вытащил их из своей копилки. Эти деньги мне дороже других, пусть они согревают мое сердце». И Джохар положил их во внутренний карман куртки. Потом, как всегда, вышел в маленькую кухоньку, одновременно являющуюся и коридором, сел на табуретку и стал надевать тяжелые солдатские бутсы. Зашнуровав, встал, выпрямился во весь рост, улыбнулся: «Я готов!»
На этот раз мы выехали на двух машинах: военном уазике и «Ниве», перекрашенной в зеленый защитный цвет. «Нива», видимо, из-за странного цвета, внушала мне какое-то неприятное, неясное для меня самой чувство. Проехав через все село Гехи-Чу, мы начали подниматься в горы… Вот то место, которое я видела поздней осенью из окна дома Рашида. Тогда эти поляны, заросшие по краям деревьями, казались мне волшебной голубой далью, в которой я так мечтала оказаться.
Повернув влево, мы выехали на поляну. Уазик оставили, а «Ниву» загнали между двумя небольшими холмами.
Деревья, росшие на их склонах, почти полностью закрывали машину так, что сверху ее трудно было разглядеть. Джохар, поставив дипломат со спутниковой связью на капот машины, вытащил кабель антенны. После обрыва кабеля во время бомбежки в Шалажи он был не больше двух метров, последнее время Джохару приходилось разговаривать по телефону, находясь рядом с машиной. Первым прочитал свое заявление Ваха Ибрагимов по поводу выборов «так называемого главы администрации». Президентом Дока Завгаев назвать себя не рискнул.
«Правительство Чеченской Республики — Ичкерия предупреждает, что этот очередной фарс приведет к эскалации напряженности в республике и к переносу боевых действий на территорию России». Я хотела после него тут же выступить по радио со своим обращением и стихотворением. Оно было мной тщательно подготовлено и звучало примерно так: «Я надеюсь, что народы России и Ичкерии услышат мой голос, звучащий из самого центра кровавого побоища, голос из пламени войны. Хочу, чтобы вы поняли, мы не воюем против русского народа, мы воюем против банды подлецов, засевшей в Кремле, грабящей, предающей, убивающей и свой народ, и соседние. Чеченские и российские матери! Солдаты российской армии и чеченские ополченцы, сидящие в окопах под градом пуль и бомб, всем, кто слушает радиостанцию «Свобода» — для вас мои стихи». Но Джохар сказал, что мое выступление объявит Хамад Курбанов после того, как он переговорит с Боровым, и попросил, чтобы я отошла, пока он не закончит. Джохар не хотел, чтобы я рисковала лишний раз, я это очень хорошо понимала. Как всегда, на меня потом опять не хватит времени!
Джохар улыбнулся, глядя на мой обиженный вид, и начал звонить Боровому. После первых же слов разговор, как обычно, прервался. Высоко за облаками послышался гул бомбардировщиков, я подбежала к Джохару: «Самолеты!» Он спокойно ответил: «Отбомбились, в Грузию летят». Действительно, эти самолеты летели высоко за облаками в сторону гор, вскоре их гул затих.
Я подошла к глубокому заросшему деревьями оврагу, метрах в двадцати от машины. Шесть часов вечера, солнце, медленно опускаясь, золотило верхушки деревьев. Ко мне приблизились Ваха Ибрагимов с Мусой Идиговым. Многоголосый хор птичьих голосов звенел в розовом прозрачном воздухе. Сотни птиц, прилетевших после зимовья с юга, славили наступающую весну, их гнезда хорошо были видны сверху. Несколько минут мы разговаривали на отвлеченные темы, потом я услышала снизу какие-то странные звуки, напоминающие плач или стон. Я прислушалась, но понять, кто их издавал, не могла. «Ваха, — обратилась я нему, — ты у нас охотник, все горы облазил, кто может так плакать под нами, кошка или птица?» «Птица», — ответил Ваха. «А почему все птицы распевают веселые песни на ветках деревьев, а одна из них плачет и стонет на дне оврага? Может, кто-нибудь ее гнездо разорил?» Ваха ничего не ответил, он отошел к «Ниве».
Я оглянулась. Джохар, тихо смеясь, рассказывал что-то очень веселое Магомету Жаниеву и Хамаду Курбанову, глядя прямо на меня. Всегда, когда Джохар был в хорошем настроении, он шутил и подтрунивал надо мной. «Опять что-нибудь смешное про меня рассказывает, раз на меня смотрит, — подумала я. — Наверное, затем меня и отправил…» Они стояли, обступив «Ниву», дипломат лежал на капоте. Ваха, присев на корточки за дверцей машины с противоположной стороны, начал курить. Как истый чеченец, он не мог себе позволить курить на глазах у старших. Джохар набрал номер Борового и начал говорить с ним. Он действительно произнес ту полную горечи фразу, которую потом повторил Константин Боровой в своем интервью: «Россия еще пожалеет о том, что она сделала с Чечней».
Я отвернулась и прислушалась, птица продолжала плакать… Ее стоны сжимали мое сердце, предчувствие чего-то непонятного реяло в воздухе. Эта странная легкость…
Нечто похожее я уже испытала однажды в Закане во время очередного покушения на Джохара. Мы тогда тоже смеялись, нам было так легко, как будто исчезла опасность, постоянно подстерегающая нас. Но поняла я это потом… Неожиданно с левой стороны раздался резкий свист летящей ракеты. Взрыв за моей спиной и вспыхнувшее желтое пламя заставили меня спрыгнуть в овраг. Он не был таким страшным, как при падении глубинных бомб. Поэтому я даже не успела испугаться и начала вылезать из оврага. Голову, по крайней мере, высунула и огляделась по сторонам. Никого не было видно… «Как быстро они спрятались», — успела подумать я, но вдруг опять послышался свист. На меня упал один из наших охранников, по-моему, Русик, закрывая собой от разлетающихся осколков. «Не высовывайся», — приказал через минуту он, исчезая наверху. Я висела, держась за ветки деревьев иссеченными до крови руками.
Стало опять тихо. Что с нашими? Бешено колотилось сердце, но я надеялась, что все обошлось. Сверху раздался плач Висхана. Боже, неужели убили кого-то? Я вылезла из оврага и оглянулась, ничего не понимая. Вот моя шифоновая косынка развевается на ветке кустарника. Я схватила ее дрожащими руками, пытаясь повязать на голову. Я все еще никого не видела и не осознавала до конца произошедшее… Но куда же делась машина и все, кто стоял вокруг нее? Где Джохар?
Вдруг я словно споткнулась. Прямо у своих ног я увидела сидящего Мусу. «Алла, посмотри, что они сделали с нашим президентом!» На его коленях… лежал Джохар. Вначале я его не узнала. Только что он стоял рядом и смеялся, глядя на меня, а теперь… Его лицо побледнело от боли. Он был уже без сознания, глаза ничего не видели, и последний вздох, казалось, слетал с его губ. Мгновенно я бросилась на колени и ощупала все его тело. Оно было целым, кровь не текла, но когда я дошла до головы… мои пальцы попали в
