исполнилось почти тринадцать лет. Я долго не могла понять, о чем он так долго бессвязно говорит: «Не отдаешь ты мне свои перчатки, чтобы я из них краги сделал». Я вспомнила, зимой действительно он очень хотел у моих тонких кожаных перчаток отрезать пальцы, (такие перчатки носили мотоциклисты), а я не разрешала. «Да бери, бери, — устало успокаивала его я. — Делай с ними, что хочешь». Но он плакал все сильнее, наконец, проговорил: «Я никуда не уеду, с вами останусь». «Деги, успокойся, все будет хорошо». Я поняла, что перчатки были просто предлогом вылить слезы, скопившиеся у него внутри. Перед Джохаром ведь не заплачешь: «младший лейтенант» должен беспрекословно исполнять приказ. Бедный мой мальчик, видно, сердцем чувствовал беду. Это еще больше убедило меня в необходимости расстаться.
Я испытала нечто подобное, когда уезжала от своей бабушки Лели в последний раз. Слезы лились у меня рекой, я даже сказала, что больше ее никогда не увижу.
Утром Мовлихан, Деги и Магомед зашли к Джохару проститься. Джохар встал. Как всегда в ответственные минуты, по военному подтянулся, подошел и с улыбкой посмотрел на них: «Ну что, орлы, готовы? Не подведите…Так держать!» — бодро сказал он, потом крепко по очереди обнял их, повернул и подтолкнул к двери. Прощание закончилось. Осталась кассета, которую Деги снял в Шалажи перед самой бомбежкой. Эта была последняя кассета в доме Вахи. Никто не думал, что он действительно снимает, всем казалось, что он просто пробует видеокамеру. Ваха, как дятел, стучал на допотопной печатной машинке, отпечатывая последний приказ Джохара. Магомед улыбался и довольно поглаживал усы (Джохар только что присвоил ему очередное звание). На весь экран Деги показал его новенькие погоны, я пила чай вместе с Джохаром и шутила: «Пили чай из листьев мяты мама, мышка и мышата». А потом Деги навел объектив на лицо Джохара и показал его крупным планом. Несколько минут с неизъяснимой грустью и сожалением Джохар смотрел на всех нас. Следующими Деги снял Мовлихан и Висхана, сидящих рядом на диване. Мовлихан требовала, чтобы он положил камеру на место. Деги вышел в ночной двор и начал снимать охрану, Мусика и Русика. Они спокойно курили и тоже сначала не поверили, что он снимает, а потом стали ругаться. Мусик даже показал язык, такой большой, что он затмил все предыдущие кадры. Долго потом Муса охотился за кассетой, чтобы стереть этот кадр.
В Гехи-Чу Деги показал нам свой первый фильм. Получилось и смешно, и грустно, но очень естественно. Вот он, Вахин дом, который сейчас наверняка разбит, в нем нам было тепло и уютно, Джохар называл его своим родным домом. Пока Деги снимал Магомеда, а тот — как Деги ловко крутит пистолет (настоящий ковбой), мы решили всерьез взяться за съемку. Если с нами что-то случиться, пусть хоть память останется. Итак, по нашему сценарию, я должна была (для истории) прочитать свои «последние стихи». Раиса села со мной рядом, а Мовлихан грациозно облокотилась на диванную подушку. Первую часть о красоте природы Раиса просто спокойно слушала, но когда я перешла к самой трагической части стихотворения с такими словами, от которых (по моим самым скромным предположениям) у слушателей должен мороз побежать по коже или, в крайнем случае, появится слезы, Раиса спохватилась. (Стихи заканчиваются, а ее так никто и не заметит и начала действовать.) Тесно придвинувшись ко мне после слов: «И неизвестно, чей приказ «убить» звучит на этот раз», — она, загадочно улыбнувшись, кокетливо заиграла выгнутыми бровями, а после слов: «И заметает яблонь цвет, кровавый и последний след…» бросила прямо в объектив камеры такой силы жгучий, любящий, многозначительный взгляд, что перевернула весь сценарий. Одним взглядом!
Глава 37
На другой день нас опять долго бомбили. Выбегая из дома и не вписавшись в поворот, я сильно ушиблась боком о железный поручень крыльца. На этот раз в подвале, кроме знакомых, сидела неизвестная женщина. «Липхан Базаева», — представилась она. Бомбили уже совсем рядом, глухие удары сотрясали землю. Но после бомбежки в Шалажи я уже ничего не боялась, там было в сотни раз страшнее. Переживала за мужчин наверху. Джохар категорически запретил женщинам оставаться в доме. Сам он не выходил из нашей комнаты, работал над документами.
Раздался удар… Доска, на которой, кроме меня, сидели еще две старушки, начала мелко трястись. В полной темноте я только слышала их голоса, они потихоньку молились Всевышнему. Потом перестали молиться, а доска стала трястись еще сильнее. Может быть это резонанс? Но тряска никак не совпадала с теми ударами, которые слышались сверху. Они трясутся от страха, наконец догадалась я! Надо их как-то успокоить. Я откашлялась и сказала, что если присутствующие желают, могу почитать стихи, новые или те, которые раньше читала по телевидению. Долго я им читала то, что помнила наизусть, но поразили меня несколько строчек неизвестного польского поэта, которые прочитала Липхан, с них и началось наше знакомство. Эти строчки я буду помнить всю оставшуюся жизнь:
Это было ровно за неделю до 21 апреля.
Мы с Липхан — родной сестрой Хамада Курбанова, проговорили до поздней ночи, а рано утром она уехала. А Джохар увидел ночью в четверг, 18 апреля, сон, который был вещим, но в то время мы еще этого не знали. Он, как всегда, позвал и попросил, чтобы я его разгадала.
(Все, что случится потом, будет подтверждением этого сна.) В первой части сна он помог копать землю военным, взял лопату и вдруг полетел и оказался перед белой стеной — горельефом, огромной головой льва. Цепляясь за выступающие части, он залез на голову, а затем и на стену. А потом вдруг начал взбираться по стене на высотное здание, стоявшее рядом. Удивляясь легкости, с которой он делал это, и, понимая, что без помощи Всевышнего здесь не обошлось, он мысленно поблагодарил его три раза и оказался на крыше. Там уже были Магомед Жаниев и Хамад Курбанов. Земля оказалась далеко внизу, она была очень красива, но так бесконечно далека, что он подумал: «Что же мы здесь будем есть?» И вдруг он увидел, что один из них что-то подтягивает на бечевке снизу. Джохар помог, и они вместе вытащили два батона. Хлеб был таким белым, мягким и душистым! Отломив себе кусочек, он передал остальное другим. Очень красивая женщина прилегла рядом. Опасаясь, чтобы она не упала с крыши, он придержал ее рукой и последнее, что увидел в этом сне, — ее красивые изумрудные большие глаза, которые приближались к его лицу.
Я разгадала, как могла этот сон, но дело в том, что все его детали обещали полный успех, возвышение, победу, верность, любовь. Единственная странность была в начале: «работать лопатой» — услуги, помощь друзей, «копать землю» — к смерти. Одно другому противоречило, но так часто бывало и раньше. Я, конечно, выбрала хорошее значение, так и истолковала, а сама, глядя на склоненную голову Джохара, задумалась… На войне до смерти один шаг.
Мне тоже последнее время снились яркие, странные сны… Лес, старуха, и я знала, что это была сама смерть, ее огород, в котором ничего не росло, а была яма, огороженная изгородью из жердей. На четырех ее сторонах, висели кожаные мешки. В них были живые души. Старуха пошла в лес. Пока она не вернулась, я подбежала и начала развязывать мешки, спасая, выпуская души на свободу. Три развязала, а четвертый не успела. Души неслышно полетели — легко, как листья по ветру. Они и были желтыми листьями, потом поплыли по темной воде реки Леты куда-то вниз. Но один лист оторвался от уносящей быстрины и начал подниматься в небо параллельно земле. Потом он на моих глазах начал зеленеть и превратился в стройного зеленого мальчика лет двенадцати, который так же параллельно земле улетал все выше и выше в небо.
Что это было? Я начала переживать за Деги, боясь истолковать сон буквально. И, конечно же, опять
