деревенская девушка приехала поступать в консерваторию. Исполнив перед ошеломленным профессором громовым голосом, от которого сотрясались стены зала, весь известный ей репертуар и женских и мужских арий, кинулась плясать вприсядку!
Вот так всю жизнь Джохар шутит и смеется и не столько над другими, сколько над собой.
Когда в самом начале его президентства из Москвы полетели во все концы телеграммы-молнии с приказом: «Задержите Дудаева», — он, лукаво поблескивая глазами, рассказывал: «Я теперь политический, как индюк, которого в тюрьму посадили. Его спрашивают: «За что посадили?» «За политику, пионерку в зад клюнул!»».
Наконец мы догнали уазик, но мне хотелось еще погулять. Собирая цветы, я уходила в глубь леса все дальше и дальше. Муса с автоматом шел рядом, охраняя на всякий случай. Джохар начал что-то записывать в блокнот, опираясь на капот машины. Потом он тревожно посмотрел нам вслед и позвал:
— Возвращайтесь, можете наступить на мину.
— Я их не вижу, — растерянно сказала я.
— И не увидишь, сейчас новые появились, похожие на листья деревьев, авиация много их раскидала в горах, если наступишь, сразу ноги отрывает, — со знанием дела пояснил Муса.
Сколько же лет после войны на этих минах еще будут подрываться дети?
Вечером, прямо в комнату, Магомет Жаниев втащил огромного упирающегося барана с длинной черной шерстью: «Тебе, Джохар, подарок на день рождения!» Откуда он о дне рождения узнал? Специально ездил, искал, что подарить, хотел порадовать. Баран отчаянно блеял и лягал Магомета, который еле удерживал его за огромные выгнутые рога. «Жаль резать такого красавца, пусть лучше живет», — сказал Джохар. «Ну, хоть сфотографируюсь с ним на память», — вздохнул Магомет, вытаскивая барана во двор. Через пять минут он принес и подарил Джохару фотографию, сделанную «кодаком»: огромный черный баран смирно стоял рядом с маленьким Магометом, который ради такого случая опять надел свой потрясающий черный кожаный костюм. Загнутые большие рога, поднимаясь на уровень лица нашего друга, закручивались так же замысловато, как и шикарные лихие усы Магомета, только в противоположную сторону. «Ну, ты даешь, Магомет, вот это фотография, вот это подарок! Только не пойму, где тут баран, где Магомет!»
За неделю до 21 апреля снова приехал Шамсутдин Увайсаев, уже в который раз он просил меня и Деги уехать. Охота за Президентом началась, все об этом знали, хотя, я думаю, она никогда и не кончалась. В ту ночь мне приснился самый ужасный сон, который я когда-либо видела. Ночь, я на берегу моря, метрах в десяти от меня — Мовлихан. И вдруг из самой глубины поднимается огромная черная волна и, вздымаясь все выше, идет на меня. Вот она достигла высоты многоэтажного дома, вот уже закрыла все небо. Я пытаюсь убежать, поворачиваюсь к ней спиной, делаю несколько шагов, но понимаю, что не успею спастись. Волна надвигается, как неизбежность, все ближе и ближе, настигает, накрывает меня с головой и отрывает от земли. Сверху сыплется земля, я оказываюсь в черной пустоте, не хватает воздуха, начинаю задыхаться. «Сейчас я умру», — мелькает где-то далеко мысль, уже не относящаяся ко мне. Проснулась от того, что меня будил Дуки, кажется, я задыхалась на самом деле.
— Что с тобой?
— Сейчас я чуть не умерла во сне.
И я рассказала ему свой сон. Потом достала книгу Евгения Цветкова «Счастливые сны». Вот уже четвертый год я разгадывала сны и свои, и Джохара, и не разу не было ошибок в предсказаниях. Вторую часть книги составляла «Бардо Тодол» — тибетская книга мертвых, которую в Тибете читают умершим после смерти. Я посмотрела, что значит «большая черная волна уносит», вышло — опасность смерти для того, кого уносит, «тонуть в море» — опасность для жизни, «задохнуться» — к удаче. Одно другому противоречило. Решила расшифровать этот сон так: «Опасность для жизни, бесспорно, есть, но мне повезет и она минует». Джохар начал рассматривать обложку, на внутренней странице он нашел изображение бронзовой головы Гипноса (450–300 годы до н. э. Лондон, Британский музей). Там же был комментарий. «Интересно, что в греческой мифологии Гипнос — божество сна, сын ночи — был братом смерти». Он принялся тщательно его разглядывать, потом задумчиво произнес:
— Как верно, голова с крыльями, а лицо, отяжелевшее от сна.
— У нас в Чечне, — сказал Джохар, — сны разгадывают так, чтобы все плохое было заменено на хорошее. Изменяя сон, мы улучшаем судьбу. А плохой сон надо рассказать текущей воде, сразу, как только проснулся.
Странно… Вода, опять вода! Судьбоносная вода жизни, не зря ее называют живой, святой. Видимо, когда мы просим ее унести все плохое из сна, мы непроизвольно заклинаем и становимся волшебниками. Плохое она уносит, очищая будущее, впитывая молитву, просьбу о помощи — лечит больных. Мы с ней связаны намного теснее, чем думаем. Недаром большую часть нашей планеты покрывает вода, и мы сами почти целиком состоим из воды, нас и называют водяной расой. И мертвых в первую очередь покидает вода, вода жизни. Я не сказала Джохару, чтобы его не расстраивать, в глубине души я очень испугалась этого сна, я действительно ощутила смерть очень реально. Какой черный сон! Конечно, я рассказала его и воде и, выйдя на задний двор, ветру, но на душе было тяжело.
Джохар хотел, чтобы мы уехали. Шамсутдин ждал от меня ответа, а я не могла решиться… Я очень не хотела уезжать именно сейчас, тяжелое предчувствие не покидало меня. Если в первый мой отъезд, увидев Джохара, я успокоилась и поняла, что с ним ничего плохого не случится, то сейчас все было наоборот. Надвигалась какая-то черная туча, я ее ощущала не разумом, всем своим существом, я знала, что если уеду, то просто сойду с ума от беспокойства за тех, кто остался. Мне казалось, что если я буду рядом, то с Джохаром ничего плохого не случится. Я привыкла ждать его возвращения после полетов, но сказать «привыкла», значит ничего не сказать. Я ловила звук самолета в небе, прислушивалась к каждому шороху на улице и узнавала его легкие шаги, когда он только подходил к дому. Чуть заслышав, уловив в воздухе его присутствие, я стремглав вскакивала с кровати и неслась к двери задолго до его звонка. «Мне кажется, что ты всегда стоишь за дверью, — удивлялся он и тревожно вглядывался в мое лицо. — Опять не спала, круги под глазами». «А я не могу спать, когда тебя рядом нет, зато сейчас сразу усну», — счастливо отвечала я, быстро накрывая ему на стол легкий ужин, хотя его можно было назвать уже завтраком. Оказывается, все, что было раньше, было только преддверием, ступеньками испытаний к открытой настежь двери судьбы. Вот за ней дули настоящие ветры, вздымались ураганы, унося жизни, как сухие листья.
Судя по всему, нам всем предстояло пережить что-то страшное… Что мне сделать, чтобы предотвратить или хотя бы смягчить удары судьбы? Сон… этот сон не выходил у меня из головы. Я там была вместе с Мовлихан, значит, нам нужно расстаться. Надо только уговорить Ваху, чтобы он ее отправил. Но Ваха долго не поддавался. «Ты же знаешь, — убеждала я его, — нас всех могут накрыть одной глубинной бомбой, если какой-нибудь подонок бросит около наших ворот хоть один «жучок». (Такие случаи уже были и Ваха это прекрасно знал.) «Здесь даже малый ребенок знает, где мы живем, недаром они с криками «Аллаху Акбар!» выскакивают на дорогу перед машинами, когда вы с Дуки проезжаете мимо». «Я хочу, чтобы Мовлихан уехала вместе с Деги и Магомедом. За Магомеда мы отвечаем перед его дядей, Ризваном, а за Мовлихан — перед твоими тремя детьми, если с нами что-то случится, она их вырастит. Дом разбомбили, коровы и быки разбежались, что ей здесь теперь делать? А детям нужна мать». Постепенно похожее на скалу неприступное лицо Вахи смягчилось, видимо, все-таки я его убедила. Джохара, я думала, убедить будет намного легче. Свободу выбора он всегда предоставлял сам и не любил никого неволить. Наоборот, глаза его потеплели, когда он услышал мое желание, видно, ему самому не хотелось расставаться во второй раз. Он согласился. Я попросила его о немногом: «Я очень хочу прочитать мое последнее стихотворение для радиостанции «Свобода». Только она говорит о нас правду, и я очень хочу, чтобы это мое стихотворение услышали в России». Джохару оно тоже нравилось, и он согласился.
Потом он сказал, чтобы Деги и Магомед собирались в дорогу. После пережитой в селе Шалажи бомбежки уже две недели они оба спали, не раздеваясь, как оловянные солдатики, в полном военном вооружении, с боекомплектами и автоматами на груди, даже тяжелые военные бутсы не снимали. Я укоряла их: «Хоть бы ботинки сняли». Деги возмущался: «А если начнут бомбить, босиком выскакивать? Пока шнурки завяжешь…» В бане мыться они тоже отказывались после того, как там их застала бомбежка. Теперь нас бомбили каждый день, но бомбы падали далеко за окраиной, с тех пор, как Джохар начал звонить, уезжая за пределы села Гехи-Чу. Видимо, авиацией был потерян ориентир.
На прощание мы с Деги легли спать вместе так же, как тогда, когда он был маленьким. Лаская, я уговаривала его уехать. Утром Деги начал вдруг плакать, чего с ним давно уже не случалось, ведь ему
