Глава 42
А война все не кончалась… Мне давно пора было уходить, федералы вот-вот должны были войти в Гехи-Чу. В последнюю ночь меня перевезли в другой дом. С сожалением я простилась со всем гостеприимным семейством Амхада. Что с ними теперь будет? Тепло их сердец согрело меня в самые тяжелые минуты моей жизни, на таких вот простых сельских тружениках и держится чеченская земля… Не мудрствуя лукаво, они пахали землю, сеяли кукурузу, держали по несколько коров и овец и кормились сами, помогая и соседям, и всем, кто зайдет к ним в дом. Одну из своих четырех коров Амхад зарезал и отвез нашим ополченцам, которые вот-вот должны были уйти в горы.
А вечером загорелась звезда, она светила своими длинными, острыми, как ресницы лучами, прямо мне в сердце. Звезда только еще всходила на синий небосклон, она находилась совсем низко от земли, прямо напротив нашего крыльца. Мне она казалась живой. Если души становятся звездами, это была она, «его» душа.
В четверг утром из Грозного приехала Зина Басаева, всю ночь я рассказывала ей обо всем, что случилось со мной за последние два года войны. Но сначала попросила ее помочь приготовить большую кастрюлю жижик-галныша и отнести нашим ребятам, оборонявшим это село… Среди них было много знакомых и родственников. Когда им еще доведется его попробовать? Завтра они уходили в горы. Зина и Зарган отнесли «сахъ» ополченцам с приветом от меня. Она привезла много новостей и привет от Лени, русского, который несколько лет жил в доме у племянника Джохара Адама и стал почти членом его семьи. Сейчас он принял мусульманство и взял себе новое имя — Лом-Али. Узнав, что я еще не уехала из села, Лом-Али просил поторопиться.
В пятницу рано утром, с трудом отыскав Висхана (он упорно не хотел уезжать), мы с Мусой и Мовсудом отправились в дорогу через Бамут. Выехали мы на грузовике, лес бомбили, поэтому приходилось часто останавливаться. В глубоких, заросших травой колеях стояла прозрачная вода, над нашими головами за высокими кронами деревьев весеннее небо утюжили бомбардировщики. Совсем рядом, справа, шел бой, не прекращалась частая перестрелка, прерываемая изредка глухими разрывами бомб. «Бессмертная крепость» Бамут не сдавалась.
Наша машина, раскачиваясь и буксуя, то застревая в жидкой грязи, то прячась под деревьями от самолетов, медленно продвигалась рядом с линией огня. Мы устали ее вытаскивать и, наконец, она наглухо застряла в огромной черной луже, прямо посередине глухой лесной просеки. На помощь пришли наши ополченцы, среди которых я еще издалека увидела знакомые лица. С радостью мы обнялись. «Сейчас я эту вашу машину мигом вытащу!» — с уверенностью взяв руль, заявил Мурат Сардалов. «Не выходи»- предупредил он меня, когда я хотела выпрыгнуть из кабины. Остальные покинули кузов. Яростно взревел мотор. Машина, несколько раз дернувшись, вдруг быстро освободилась и лихо понеслась с такой огромной скоростью вперед, что налетела прямо на растущее на дороге раскидистое большое дерево. Кабина ударилась стеклом о его толстый ствол, как раз с той стороны, где сидела я. Резко покачнувшись, я ударилась лбом о стекло так же, как оно о дерево. Стекло треснуло, что-то зажурчало, машина задымилась, но, странно, мой лоб остался целым! «Бензобак потек», — услышала я голоса тех, кто с беспокойством наблюдал за нашими действиями. Испугавшись, что от искры взорвется еще и бак, я спрыгнула на землю.
Дальше мы шли уже пешком, целый день по зеленой траве, стрелами пробивающейся из земли среди опавших прошлогодних листьев. На берегу небольшого ручья с солнечными берегами, заросшими сплошным ковром цветущей белой черемши, сделали привал. Как дурманил нас ее душистый запах! Хотелось лечь в ее мягкую поросль и уже не вставать. Белые венчики цветов черемши качались раскрытыми зонтиками перед нашими глазами; то там, то здесь перелетали с цветка на цветок большие бархатные шмели. Жизнь, цветущая и прекрасная, продолжалась вне зависимости от войны, от смерти, собирающей свою жатву совсем рядом, за соседним лесом. Мы разломали свежий хлеб и, немного посолив его, съели вместе с сочными зелеными стеблями хрустящей черемши, запив прозрачной холодной водой из ключа. И пошли дальше по лесистым горам, покатыми волнами поднимавшими и опускавшими нас в зеленом беспредельном море. Как ты безбрежен, Бамут, и красив! Мы полюбили тебя пока шли через посты, встречающие и провожающие нас.
Под утро в синеющей мгле, вошли в село. Встретил нас Руслан Хайхороев — легендарный защитник и командир Бамута. Он оказался невысоким, широкоплечим мужчиной с широкой грудью. Вот эти богатырские плечи и грудь принимали на себя два тяжелых военных года нескончаемую артиллерийскую канонаду, разрывы сотен тяжелых авиационных глубинных бомб, повторяющиеся атаки безуспешно штурмующих, превосходящих в десятки, сотни, тысячи раз по численности войсковые части федералов. С непередаваемым глубоким, смешанным чувством грусти и восхищения я смотрела на него и вспоминала те дни, когда мы жили в Орехово…
Каждый вечер ровно в восемь часов начиналась неумолкающая всю ночь канонада. Мы засыпали и просыпались под ее грохот, который страшно было слышать даже со стороны. А каково приходилось им? Обняв меня, Руслан улыбался, когда я рассказывала, как мы молились за них… «Как вы выстояли?» — «И выстоим», — уверенно заявил Руслан. «Если тебе скажут, что Бамут взят, — не верь, плюнь тому человеку в лицо! Бамут не сдастся никогда! Джохар не зря назвал нас «Бессмертной крепостью». У меня две жены и три сына, — продолжал Руслан — Хочу еще сыновей. Когда меня не станет, они будут защищать Бамут. Он будет стоять вечно!» Его могучая сила и природная мощь поразили меня. Он сам казался плотью Бамута, одним из самых сильных и могучих деревьев — дубом, корнями держащим родную землю и не уступаюшим ни единой ее пяди!
На машинах нас отвезли в село в дом к сестре Джохара Базу. Как и все, она верила и не верила в гибель Джохара, и я не стала ее разубеждать. Но, кажется, больше всего ее убедила в его смерти моя скромная сельская одежда и особенно простые тапочки на ногах, которые я специально надела, чтобы легче было идти по горам. С сожалением она посмотрела на них и тяжело вздохнула. Мы ушли спать, но через полчаса, ровно в шесть часов, высоко в небе загудели самолеты. Казалось, они шли рядом, их было очень много. Куда же они летят? Послышались тяжелые глухие удары где-то далеко от нас. Проснувшись поздно утром, мы узнали, что разбомбили базу в горах, ту самую, где было так много наших знакомых, друзей и родственников. Позже мы узнали, что там погибли Лом-Али (русский Леня), Бислан, брат нашего Висхана, и еще двое ополченцев. Жижик-галныш, который вчера отнесли им, оказался последним в их жизни…
Дорога через Бамут, по которой мы только что прошли, была тоже разбита. Весь день мы еле передвигали ноги, с непривычки они стали, как столбы, и еще долго болели. Ночью, с выключенными фарами, то и дело рискуя свалиться, через горы, мы пересекли границу с Ингушетией и, наконец, оказались в ее столице городе Назрань. Нам очень повезло, что мы не нарвались на ингушских милиционеров, которые, оказывается, на соседней улице останавливали все проезжающие машины, проверяли документы. С утра мы начали искать квартиру, в которой можно было бы временно остановиться. Чтобы меня не узнали, я низко надвинула на лоб косынку, закрывая светлые волосы. Беженцев в городе было так много, что найти жилье оказалось очень трудным делом. Наконец поздно вечером нам сдали совершенно пустую, без всяких удобств квартиру, только с коврами на полу и телевизором в одной комнате. Но мы были рады и такому пристанищу. В ожидании начала будущего путешествия с «платком Мира» в Москву, здесь я и начала, держа на коленях тетрадь, писать свою книгу, чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей, одолевавших меня.
Вскоре мы встретились, в первый раз после ранения, с Вахой Ибрагимовым, которого спасло от смерти только чудо, а, вернее, его несокрушимое сельское здоровье. Из Гехи-Чу его отвезли в Шалажи, уже почти не дышащего, чтобы «похоронить» родственникам. Но молодая девчонка-медсестра, рискнула попробовать его спасти, перелив кровь. Я вспомнила свой сон про старуху-смерть в лесу, которой было приготовлено четыре кожаных мешка. Вот почему три души улетело по ветру, а одна не успела. Ваха остался жив! Раньше красивый и полный сил, теперь он напоминал обгоревшего орла. Его густые, волнистые волосы опалились, один глаз запал и был полуприкрыт, слышал он тоже плохо. Увидев меня, Ваха заволновался: «Где Джохар?» «Неужели он все еще не знает, что Джохара нет с нами?» «Никто из нас не смог сказать ему всей горькой правды», — тихо сказала Мовлихан. Ваха пролежал без сознания в больнице именно те дни, когда по всем каналам телевидения только и говорили об этом… Я обняла его и, прижав опаленную голову к своей груди, тихо сказала: «Ваха, он погиб…» Ваха заплакал, как большой ребенок, не скрывая своих слез, но потом вдруг заговорил о том, что совершенно отчетливо слышал голос Джохара, сразу после взрыва,
