— Это я и хотел сделать, — ответил он и спрыгнул с насыпи в поле. Подошел к месту, где трава росла густым пучком, и скоро вернулся с мертвой мышью-полевкой.
— Есть-то надо, — добавил он.
Арриэтта была потрясена. Почему — она и сама не могла понять. Дома, под кухней, они всегда ели мясо, правда, они добывали его наверху, у человеков; она видела его сырым, но никогда не видела, как убивают животных.
— Мы — вегетарианцы, — поджав губы, сказала она.
Спиллер не обратил на это никакого внимания. Для него это слово не имело смысла, как и многие другие. Просто шум, который люди производят ртом.
— Хочешь мяса? — мимоходом спросил он. — Можешь взять ногу.
— Я и пальцем до нее не дотронусь! — негодующе вскричала Арриэтта.
Она поднялась с земли и отряхнула юбку.
— Бедняжка, — сказала она, указывая на полевку. — А ты — противный, — добавила она, указывая на Спиллера.
— А кто не противный? — заметил Спиллер и снял с ветки колчан.
— Дай посмотреть, — попросила, оборачиваясь, Арриэтта.
Ей вдруг стало любопытно.
Спиллер передал ей колчан. Он был сделан из пальца от перчатки, крепкой перчатки из толстой кожи; стрелы — из сухих сосновых игл с грузилом на одном конце и шипом от терновника на другом.
— Как ты прикрепляешь шип? — спросила она.
— Смолой-дикой — сливы, — пропел Спиллер, слив три слова в одно.
— Смолой дикой сливы? — повторила Арриэтта. — Они отравленные? — спросила она.
— Нет, — сказал Спиллер. — Это нечестно… Попал или промахнулся… Им надо есть… Мне надо есть. И я убиваю их быстрее, чем сова… И не так много.
Для Спиллера это была очень длинная речь. Он перекинул колчан через плечо и отвернулся.
— Я пошел, — сказал он.
— Я тоже, — сказала Арриэтта, скатываясь с насыпи.
Они шли рядом по сухому рву. Арриэтта заметила, что Спиллер все время смотрит по сторонам, блестящие черные глаза не знали ни секунды покоя. Порой, услышав чуть заметный шорох в траве или в кустах, он застывал на месте. Он не напрягался, не настораживался, нет, просто переставал двигаться. И сразу же сливался с тем, что его окружало. Один раз он нырнул в сухой папоротник и вышел оттуда, таща какое-то отчаянно брыкающее насекомое.
— На, — сказал он, и Арриэтта разглядела очень сердитого жука.
— Кто это? — спросила она.
— Сверчок. Они хорошие. Возьми.
— Чтобы съесть? — в ужасе спросила Арриэтта.
— Съесть? Нет. Отнеси домой и держи у себя. Поет — заслушаешься, — добавил он.
Арриэтта заколебалась.
— Ты сам его неси, — сказала она, не связывая себя определенным ответом.
Когда они подошли к пещерке, Арриэтта увидела, что Хомили сидит, привалившись спиной к наружной стороне ботинка, на залитом солнцем песке, и дремлет.
— Мама, — тихонько позвала она снизу.
Хомили тут же проснулась.
— Это Спиллер… — продолжала Арриэтта не совсем уверенно.
— Это… что? — переспросила Хомили без особого интереса. — Ты достала волосы?
Арриэтта кивнула, кинув искоса взгляд на Спиллера и увидела, что он стоит неподвижно и разглядеть его нельзя.
— Это моя мама, — шепнула она. — Скажи ей что-нибудь. Ну же.
Услышав шепот, Хомили прищурилась, чтобы ей не так било в глаза заходящее солнце, и посмотрела вниз.
— Что мне ей сказать? — спросил Спиллер. Затем, откашлявшись, все же попытался: — А у меня есть сверчок, — проговорил он.
Хомили завизжала. В один момент серовато-коричневые пятна слились воедино и она увидела лицо, глаза, руки… она бы меньше поразилась, если бы заговорила трава.
— Что это? — судорожно глотнув воздух, проговорила она. — Батюшки-светы, что там у тебя такое?
— Это сверчок, — сказал Спиллер, но Хомили спрашивала вовсе не о нем.
— Это Спиллер, — повторила Арриэтта громче и шепнула в сторону: — Оставь здесь мышь и пойдем наверх…
Спиллер не только положил на землю полевку, но и лук (видно, в глубине его памяти всплыло смутное воспоминание о том, как следует себя вести) и поднялся по насыпи без оружия.
Когда он появился на песчаной площадке перед ботинком, Хомили во все глаза уставилась на него. Она даже наклонилась вперед, точно хотела преградить ему путь.
— Добрый день, — холодно сказала она, словно стоя на пороге настоящего дома.
Спиллер уронил сверчка на землю и подвинул его ногой по направлению к ней.
— Нате, — сказал он.
Хомили снова завизжала, очень громко и сердито, а сверчок кинулся мимо нее в темный угол позади ботинка.
— Это подарок, мама, — негодующе объяснила Арриэтта. — Это сверчок, он поет…
Но Хомили ничего не желала слышать.
— Как ты посмел? Как ты только посмел? Гадкий, грязный, неумытый мальчишка! — Она чуть не плакала. — Как ты посмел это сделать? Сейчас же убирайся из моего дома! Твое счастье, — продолжала она, — что моего мужа сейчас здесь нет и брата Хендрири тоже…
— Дяди Хендрири… — удивленно начала Арриэтта, но Хомили бросила на нее такой взгляд, что если бы взглядом можно было убить, она упала бы замертво.
— Забирай своего жука, — продолжала Хомили, — и убирайся! И чтобы я тебя здесь больше не видела!
И так как Спиллер все еще нерешительно топтался на месте, сердито крикнула:
— Ты слышал, что я сказала?
Спиллер кинул быстрый взгляд на ботинок, второй — жалобный — на Арриэтту.
— Ты лучше оставь его себе, — пробормотал он и нырнул вниз.
— Ах, мама! — с упреком воскликнула Арриэтта.
Она поглядела на приготовленный матерью «чай», но даже то, что мать налила в ягоды шиповника мед, выцеженный из клевера, не утешило ее.
— Бедный Спиллер! Ты так грубо с ним обошлась.
— А кто он такой? Что ему тут надо? Где ты его нашла? Врывается в дом к почтенным людям, раскидывает тут своих жуков! Не удивлюсь, если в один прекрасный день мы все трое проснемся с перерезанным горлом! Ты видела, какой он грязнущий? Он не мылся с рожденья! Кто знает, может, он напустил нам блох!
И, схватив метлу из чертополоха, Хомили принялась яростно подметать то место, где поставил ногу нежеланный гость.
— В жизни со мной ничего подобного не приключалось! Никогда в жизни, сколько я себя помню. Вот такой именно мальчишка, — завершила она свою негодующую речь, — и способен украсть шляпную булавку.
В глубине души Арриэтта тоже так полагала, но придержала язык, тем более, что он у нее был занят — она слизывала мед с треснувшей ягоды. Она подумала, смакуя теплый от солнца мед, что охотник Спиллер найдет шляпной булавке куда лучшее применение, чем ее мать или отец. Но вот зачем ему понадобилась половинка ножниц?
