— Ты уже пила чай? — спросила она мать через минуту.
— Я съела несколько зерен пшеницы, — сказала Хомили страдальческим тоном. — Мне надо проветрить постели.
Арриэтта улыбнулась, глядя на залитое солнцем поле: «постелями» был один-единственный кусок носка. Бедная Хомили! При теперешнем их домашнем хозяйстве ей почти не на что было потратить энергию. Ну что же, встреча со Спиллером пошла ей на пользу — глаза ее заблестели, щеки раскраснелись. Арриэтта лениво следила глазами за какой-то птицей, пробиравшейся в траве… Нет, птица не могла двигаться так ровно.
— Папа идет, — сказала она немного погодя.
Она сбежала вниз, к нему навстречу.
— Ну! — нетерпеливо вскричала Хомили, но, подойдя поближе, увидела по лицу Пода, что вести у него плохие. — Так ты не нашел барсучью нору? — разочарованно произнесла она.
— Нашел, — сказал Под.
— Так в чем дело? Почему у тебя такой пришибленный вид? Ты не застал их дома? Они что — ушли оттуда?
— Хорошо, если ушли. А если их съели? — Под горестно поглядел на нее.
— Что ты хочешь сказать, Под? — заикаясь произнесла Хомили.
— Там полным-полно лисиц, — с ударением на каждом слове произнес он, глаза его все еще были круглыми от изумления.
— Ну и вонь там… — добавил он немного погодя.
Глава одиннадцатая
«Не было бы счастья, да несчастье помогло».
В тот вечер Хомили разошлась вовсю. И ничего удивительного — что их ждало впереди? Жить до конца дней, подобно Робинзону Крузо? Сырая пища летом тоже не радость, а в лютые зимние холода, утверждала Хомили, они просто умрут. Хотя у них и так нет ни малейшего шанса выжить, если они не сумеют как-нибудь отапливать свой дом. Куска восковой свечи надолго не хватит. Да и спичек. А если они разожгут костер, он должен быть огромным, не то он тут же потухнет, и дым будет виден за много миль.
— Нет, — мрачно закончила она, — наша песенка спета, тут двух мнений быть не может. — Под и Арриэтта сами это увидят, когда наступят морозы.
Возможно, ее вывел из равновесия вид Спиллера. Неотесанный, грязный, нечесаный, невоспитанный (каким он ей показался), он подтвердил ее наихудшие опасения. В нем было все, чего она больше всего не любила и боялась, — он «опустился». То же самое (как она часто предупреждала их дома) грозит всем добывайкам, если они за свои грехи будут вынуждены жить под открытым небом.
В довершение ко всему их разбудил ночью странный звук — долгий (и безумный, как почудилось Арриэтте) рев. Арриэтта лежала, затаив дыхание и дрожа от страха; сердце ее неистово билось.
— Что это? — шепнула она Поду, когда, наконец отважилась заговорить.
Ботинок заскрипел — это Под сел в постели.
— Осел, — сказал он, — и где-то близко.
Немного помолчав, он добавил:
— Странно… я ни разу не видел здесь осла.
— И я, — шепнула Арриэтта.
Но ответ отца все же ее успокоил, и она уже было собралась снова лечь, как ее внимание привлек другой звук, где-то рядом.
— Слышишь? — настороженно сказала она, выпрямившись.
— Нечего тебе лежать не смыкая глаз да прислушиваться, — проворчал Под, поворачиваясь на другой бок и стягивая на себя чуть не весь носок. — Ночью спать надо.
— Но это здесь, в пещере, — шепнула Арриэтта.
Ботинок опять заскрипел — в то время как Под садился.
— Да не шуми ты, ради бога, — недовольно проговорила Хомили, успевшая снова задремать.
— Ты сама не шуми, — сказал Под, вслушиваясь.
Что это такое — это негромкое потрескивание, повторяющееся через одинаковые промежутки?
— Ты права, — тихонько сказал он Арриэтте, — это здесь, рядом.
Он скинул носок, но Хомили сердито вцепилась в него и натянула на плечи.
— Пойду посмотрю, — сказал он.
— Ой, Под, не надо, — умоляюще произнесла Хомили хриплым от сна голосом. — Нам здесь ничего не грозит, когда ботинок зашнурован с верхом. Лежи спокойно…
— Нет, Хомили, я должен выяснить, в чем дело.
Он стал ощупью пробираться к выходу из ботинка.
— Не волнуйтесь, я скоро вернусь.
— Ну, тогда возьми хоть шляпную булавку, — с тревогой попросила Хомили, глядя, как он принимается расшнуровывать ботинок.
Арриэтта, тоже не сводившая с него глаз, увидела, как верх ботинка распахнулся, и на фоне ночного неба вдруг возникли голова и плечи ее отца. Послышалось царапанье чьих-то когтей, шорох, быстрый, легкий топот чьих-то ног и крик Пода:
— Кш… Кш… будьте вы прокляты!
И затем тишина.
Арриэтта подползла к выходу из ботинка и высунула голову на воздух. Ниша была залита ярким лунным светом, в котором все было видно, до мельчайших подробностей. Арриэтта вылезла наружу и огляделась вокруг. Под, серебряный в свете луны, стоял у входа в нишу и смотрел вниз, на поле.
— Что там такое? — крикнула Хомили из глубины ботинка.
— Проклятые полевки, — ответил Под. — Добрались до наших колосьев.
И в бледном свете луны Арриэтта увидела, что по песчаному полу их пещерки разбросана пустая шелуха от зерен.
— Что ж, слезами горю не поможешь, — сказал Под оборачиваясь и поддал ногой шелуху. — Возьми-ка метлу, — добавил он, — да подмети здесь.
Арриэтта принялась подметать, приплясывая от радости. Она чувствовала себя околдованной этим дружелюбным сиянием, придававшим даже самым обыденным вещам, вроде висящего на гвозде молотка, какое-то волшебное очарование. Сметя шелуху в три аккуратные кучки, она присоединилась к Поду у входа в пещеру, и они несколько минут сидели вместе на теплом песке, вслушиваясь в ночь.
В рощице возле ручья заухала сова — мелодичный, похожий на звук флейты зов. В ответ издалека донесся такой же, лишь более высокий крик, и над уснувшим пастбищем засновал взад-вперед мелодичный челнок, соединяя море лунного света с бархатом утонувших во мраке лесов.
Пусть здесь опасно, — думала Арриэтта, умиротворенно сидя рядом с отцом, — пусть здесь трудно, я все равно рада, что мы здесь.
— Что нам нужно, — сказал, наконец Под, прерывая долгое молчание, — так это какая-нибудь жестянка.
— Жестянка? — переспросила Арриэтта, боясь, что неверно его поняла.
— И даже не одна. Из-под какао. Или такая, в которой человек держит табак.
Он снова помолчал, затем добавил:
— Этот тайник, что мы вырыли, слишком мелкий. Спорю на что угодно, чертовы мыши добрались до орехов.
