именем.
— Чего ты такая бледная? — спрашивала дама.
— Так… ничего… многое пришлось пережить, — отвечала я, подразумевая только что происшедшую встречу с покойницей.
— Отчего же вы к нам никогда не заглянете? — ласково журил генерал.
«Милые вы мои! — думала я. — Если бы я только знала, кто вы такие, может быть, я бы и заглянула».
Они расспрашивали меня обо всех родных и знакомых, а я даже спросить ни о ком не могла, потому что никого не знала. Наконец, надумала.
— Ну, а как все ваши поживают?
— Васька хворает, — отвечали они.
«Значит, у них есть Васька», — подумала я. Но мне от этого было не легче.
— Бедный Вася. А что же с ним?
— Да пока еще не определили. По-видимому, что-то затяжное.
«Раз они его зовут Васькой, значит, он не старик», — подумала я и сказала:
— Ну, рано он начал хворать. Пожурите его от меня хорошенько.
— Да, жаль животное! — вздохнул генерал.
Это было довольно грубо, и я дала это понять:
— Все-таки следовало пригласить доктора.
— Ветеринар его смотрел.
Я вся похолодела. Ясно, что Вася был просто кот Васька.
— Жалко животное, — пролепетала я. — Он ведь такой пушистый, ласковый.
— Кто пушистый? — удивилась дама.
— Да Васька. И знаете, я вам посоветую — это все знают — его нужно кормить мышами, тогда он поправится.
Я врала вдохновенно и горячо, только чтобы они не догадались, что я Ваську считала человеком.
— Что-о? — удивился генерал. — Лошадь мышами? Первый раз слышу.
Я вдруг страшно заторопилась и убежала. А они кричали мне вслед:
— Заходите же! Мы всё на старой квартире.
Они, изволите ли видеть, на старой квартире!
Я до сих пор не знаю, кто они такие. Может быть, я была для них тоже знакомой покойницей. Но как же они могли знать моих родственников? Совпадение?
Ничего не понимаю!
Экзамены
Май месяц — самый разгар экзаменов.
По улицам ходят бледные гимназисты, с ошалевшими глазами, и испуганные, насмерть зазубрившиеся гимназистки.
Институтки на улицу не показываются, но всем и так известно, что именно в эти дни они пьют чернила и глотают апельсиновые косточки, за неимением под рукою более сильных ядов.
Каждое утро несколько тысяч молодых сердец посылают к небу самые горячие мольбы, чтобы гимназия провалилась сквозь землю.
— Ведь бывают же на свете землетрясения! Почему же именно мы такие несчастные, что у нас земля не трясется…
Одна девочка даже придумала способ, как искусственно вызвать землетрясение.
— Очень просто! — говорила она. — Нужно только условиться и людям, и лошадям, чтобы все в один и тот же час, в одну и ту же минуту подпрыгнули. Земля тогда и встряхнется.
Великая идея не нашла последователей, гимназия не провалилась, провалилась только сама девочка на экзамене по Закону Божию.
Спросили у нее, кто был евангелист Марк?
Она вся затряслась от ужаса и ответила:
— Лука!
И батюшка, и ассистенты долго просили ее одуматься, но она решила твердо стоять на своем, и не дала себя сбить с толку. Когда ее отправили на место, она, делая установленный законами реверанс, сказала в последний раз тихо, но ясно:
— Евангелист Марк был Лука.
Но тяжелее всего приходится на экзамене по русской словесности, когда нужно писать сочинение.
Для выпускных экзаменов присылаются темы из министерства в конвертах. В младших классах учитель придумывает их сам, и темы часто конкурируют с исполнением по части глубокомысленности.
Один учитель, — его, правда, скоро выгнали, — задал тему следующую: «Что бы ответил Евгений Онегин на письмо Татьяны, если бы Татьяна была мужчиной».
В классе было тридцать восемь девочек, и каждая из них написала сочинение на трех страничках тетради — меньше не допускалось.
Ах, я думаю, дорого бы дала Академия Наук, чтобы прочесть хоть одно из этих сочинений. Но судьба ее не балует, нашу Академию Наук.
Но бывают темы и еще интереснее. Недавно у одних знакомых видела я девочку лет двенадцати, с туго заплетенной косичкой и веснушками на круглом носу.
Косичка прыгала у нее за плечами, потому что девочка была очень довольна: она только что получила двенадцать за трудное сочинение.
— А какую же вам дали тему? — спросила я.
— Очень трудную: «О страстях человеческих».
Родители девочки испуганно переглянулись.
— Что ты сказала?
— «О страстях человеческих», — невозмутимо повторила девочка. — На основании Хлестакова и Антигоны.
— И… и что же ты написала? — задрожал отец.
— Написала, что у Хлестакова была страсть лгать, а у Антигоны была страсть хоронить своего брата.
Мы успокоились.
Больше всего волнуются выпускные институтки. У них, кроме экзаменов, столько чисто институтских обычаев и обрядов, которые все надо выполнить с надлежащим усердием.
Теперешняя институтка отличается от прежних в самом основном своем миросозерцании.
Так, например, прежние убеждения, что коровка дает молочко, а телятки — сливки, и что на лугу пасется говядина, — разделяются далеко не всеми институтками.
Многие, не убоявшись прозы жизни, окончив институт, собираются на медицинские курсы, тогда как в былые времена, каждая уважающая себя девица должна была «выезжать» и искать жениха, а не уважающая шла в гувернантки — воспитывать помещичьих детей.
— Милые детки! — говорила такая гувернантка, гуляя с воспитанниками по деревне. — Посмотрите, как бедные мужички безвкусно одеваются. Посмотрите, как неизящны мужицкие дамы.
Подготовляя девочек к вступлению в институт, они внушали им самые строгие правила религии, а также и самые строгие правила приличия. Эти два принципа до того тесно перепутывались в старых институтских головах, что бедные обладательницы сих последних никак не могли уяснить себе, что из чего вытекает и что чем обусловливается.
— Ma chere, — говорили они. — Снимите локти со стола! Разве можно держать локти на столе? Разве
