веревка резко дернулась, и он повис между небом и землей под брюхом аэроплана, продолжавшего свой вираж. Только теперь до солдата дошла вся отчаянность его положения, он глянул вниз, увидел, что болтается прямо над водой, и, отчетливо понимая, что другого выхода у него нет, рванул завязанный на груди узел.
Пролетев добрый десяток саженей, Денис вполне благополучно шлепнулся в воду, в то время как лишенный противовеса Щеглов, потерял равновесие, качнулся назад и вывалился из кабины. Однако он продолжал цепко держать веревку и та, снова скользя вокруг стойки уже в обратном направлении, замедлила спуск, и только потом, выбрав всю длину до конца, штабс-капитан с диким криком тоже плюхнулся, но уже не в речку, а в затянутую ряской бочажину.
Вопль падающего Щеглова привлек внимание солдат, сидевших в окопе и они с гоготом скопом кинулись к бочажине, крича:
— Братцы! Их благородие германов посбивал!
Перебулгаченное падением озерцо еще ходило волнами, когда подбежавшие солдаты заметили уходящую под воду веревку. Несколько человек тут же ухватились за нее и, к общему восторгу, выволокли на берег с ног до головы перемазанного в иле, но живого штабс-капитана…
Денис же, бухнувшись прямо в речку, благополучно вынырнул сам, после чего и вылез на берег. Во весь дух помчался он к холму и тут, к величайшему удивлению, налетел на солдат своего же батальона. Однако товарищам, занятым немецким летчиком, было не до расспросов, и они ограничились возгласами:
— Ты гля… Денис… Нашелся… Ты откуда вылез, чертяка?
Еще не пришедший в себя солдат отмахнулся:
— Оттуда!… Их благородие где?
— Он в окопчику… Беги, а то они тебя обыскались уже!
Подумав, что поручик все видел, Денис помчался в указанном направлении и, спрыгнув в окоп, как ни в чем не бывало обратился к Думитрашу:
— Звали, вашбродь?
Глаза Думитраша полезли на лоб, и он яростно затряс Дениса за шкирку.
— Ты где был, сукин сын? Тебя куда посылали!!!
— Вашбродь!… Дозвольте объясниться…
— Ты у меня объяснишься! — взбешенно заорал Думитраш, но тут поручика отвлекли посланцы, примчавшиеся от бочажины.
— Вашбродь!… Вашбродь!… Немца споймали! С ероплана который! Живой, гад!…
Думитраш сразу же отпустил Дениса и, пригрозив: «Смотри у меня…» — крикнул:
— Давай сюда немца!
Грязного, нелепо болтающего головой, но так и не выпустившего из рук веревки, Щеглова притащили в окоп, поставили на ноги, и Думитраш, глядя на извозюканную в грязи фигуру, фыркнул:
— Ну, немец-перец колбаса, что скажешь?
Щеглов нечленораздельно замычал, и тут к нему бросился Денис.
— Ваше благородие!… Господин капитан! Да как же вы?…
— Какое еще благородие? — заорал на Дениса Думитраш. — Ты что, сдурел?
— Никак нет, вашбродь, это их благородие господин штабс-капитан, извольте посмотреть… — и Денис, подхватив с бруствера пучок травы, принялся вытирать залитые грязью плечи Щеглова так, чтоб все смогли увидеть погоны.
Едва под рукой Дениса блеснули русские звездочки, Думитраш с Древницким остолбенело переглянулись, а немного очухавшийся Щеглов узнал вестового и рявкнул:
— Денис!… Мать твою!… Живой?
— Веревочку… Веревочку позвольте, вашбродь… — отбросив траву, захлопотал вокруг штабс- капитана Денис.
— А-а-а, веревочку… Это можно… Понимаешь, пулей узел сбило, но я, как обещал, конец словил да, видишь, за аэроплан ухватиться не успел… Тоже, черт бы его драл, вылетел… — Щеглов наконец-то разжал кулаки, выпустил веревку и умоляюще посмотрел на офицеров. — Господа… Коньячку не найдется?
Подпоручик Древницкий с готовностью начал откручивать пробку фляжки, а Думитраш, ошалев от собственной догадки и чуть ли не заикаясь, спросил:
— П-постойте, п-постойте… Вы что, оба с того аэроплана?
— Так точно, вашбродь! — по-уставному вытянулся Денис. — Дозвольте доложить! Как есть из штаба ехамши, немцы схватили! В плен, значитца… А их благородия господин штабс-капитан Щеглов и господин прапорщик Щеголев, меня вот из плена вызволили и еропланом сюда… К вам…
— Мать твою… Так это я, значит, по вас палил…
Думитраш в полной растерянности опустился на землю и, внезапно повернувшись к телефонисту, замахал рукой.
— Штаб… Штаб… Вызывай немедленно!
После ночного переполоха, вызванного побегом пленных, герру гауптману досталось по первое число. Правда, когда из погреба вытянули малость побившегося гренадера и он рассказал, как было дело, гауптман несколько оживился, но бедный караульщик ни в одной из предъявленных ему служанок не смог узнать соблазнившую его горничную, и дело так и повисло в ожидании еще более строгого утреннего разбирательства.
В полном расстройстве чувств гауптман завалился спать глубоко заполночь и утром с трудом продрал глаза только после того, как кто-то потряс его за плечи и приятным женским голосом произнес:
— Гутен морген, милый!
— Гут морген…
Еще толком не проснувшись, гауптман сел на кровати, но, разобрав кто перед ним, испуганно захлопал глазами, так как отлично понимал, что если ко вчерашнему побегу русских добавить и его ночные «подвиги», то может получиться такое… Нет, об этом было страшно даже подумать и, взяв себя в руки, гауптман даже любезно улыбнулся.
— О, майне кюхельхен… Я, конечно, рад, но наше рандеву лучше отложить, а то ночью дурак- гренадер выпустил по глупости пленных, а они… Ну, в общем…
— Понимаю, — кивнула бонна. — Тем более герру генералу будет приятно услышать, чем этой ночью был занят герр гауптман…
У герра гауптмана появилось непреодолимое желание въехать мадам по физиономии, но он взял себя в руки и довольно безразлично заметил:
— Ах, вон оно что… Ну не думаю, что герр генерал будет слишком строг ко мне…
— Пока не побеседует с графом, — отрезала бонна. — Моя воспитанница все рассказала. Вы, оказывается, шли не ко мне, а к ней. За удовольствием. Или вы будете утверждать, что собирались сделать дочери графа предложение?
— Предложение? — опешил гауптман. — А разве она примет предложение?
— Вот именно! — злорадно усмехнулась бонна. — Так что готовьтесь сменить штабную службу на окопы…
Гауптман наконец проснулся и зло посмотрел на бонну:
— Чего ты хочешь? Денег?
— Милый, не смешите меня. Вы — третий сын своих родителей и, кроме офицерского жалованья, у вас за душой ни гроша!
— Вы что, наводили справки? — растерялся гауптман. — Зачем?
— А вы не догадываетесь?… — подперев кончиками пальцев подбородок гауптмана, бонна проникновенно заглянула ему в глаза. — Вы считаете, после того, что было, меня здесь оставят? Хороша бонна для графской дочери…
— Так вы что, собираетесь перебираться… ко мне?
Высказанная мысль показалась гауптману настолько абсурдной, что, если бы бонна не продолжала держать его за подбородок, он открыл бы рот.
