просто чудесно. Кэррол потом объяснил тому самому солдату, который рассказал мне эту историю, что здесь никто не может убить того, кто сыграл мелодию, напоминающую ему о первой любви.
– Просто поразительно, — все начали тихонько посмеиваться, представляя себе соблазнительные образы.
– А есть еще какие-нибудь истории? — спросил Эдгар.
– Про Кэррола? О, мистер Дрейк, историй целая куча. Целая куча, — он заглянул в свой стакан, уже почти опустевший. — Но может, лучше завтра, сегодня я уже утомился. Путь длинный, до его окончания еще не один день. До самого проклятого Мандалая у нас не остается ничего, кроме историй.
Пароход, пыхтя, уверенно взбирался вверх по реке, минуя города, названия которых звучали причудливо, как заклинания: Ситсайян, Кама, Пато, Тайет, Алланмио, Яхаинг, Ньянгивагий. По мере продвижения к северу местность становилась суше, растительность поредела. Зеленые холмы Пегу вскоре сменились плоской равниной, густая листва уступила место колючим деревьям и пальмам-тодди. Они останавливались во многих городах, в пыльных портах, где не было почти ничего, кроме немногочисленных хижин и поблекших монастырских строений. Там они брали на борт или спускали на берег какие-то грузы, иногда прибавлялись новые пассажиры, большинство из которых были военные, мужчины с докрасна загорелыми лицами, они присоединялись к вечерним посиделкам, рассказывая все новые истории.
Все хоть что-то, но знали о Кэрроле. Кавалерист из Кьяукчета поведал им, что он как-то встретил солдата, который однажды был в Маэ Луин. Тот рассказывал, что форт напомнил ему истории о «висячих садах» Семирамиды, что он не похож ни на один другой, что там отовсюду свисают редчайшие орхидеи и в любое время суток можно услышать музыку. А брать в руки оружие нет необходимости, потому что на многие мили вокруг нет ни одного дакоита. Там можно сидеть в тени на берегу Салуина и наслаждаться сладкими фруктами. Там девушки смеются и распускают волосы, а глаза у них такие, какие можно увидеть лишь во сне. Стрелок из Пегу слышал, что шанские сказители слагают баллады об Энтони Кэрроле. А пехотинец из Данубиу сказал, что в Маэ Луин никто не болеет, потому что по долине Салуина дуют свежие ветры и можно спать под открытым лунным небом и просыпаться без единого комариного укуса. Там нет ни лихорадки, ни дизентерии, от которых умерло так много его друзей, которые совершали походы по джунглям, насыщенным испарениями, где пиявки постоянно присасываются к лодыжкам. Рядовой, который со своим батальоном направлялся в Хлайнгдет, слышал, что Энтони Кэррол демонтировал свои пушки и использует их в качестве вазонов для цветов и что оружие у солдат, которым выпадает счастье оказаться в Маэ Луин, ржавеет, пока его хозяева пишут письма и толстеют, слушая детский смех.
Все больше людей «складывали» свои истории в общую копилку, и, пока пароход двигался к северу, Эдгар постепенно начал понимать, что все эти рассказы были не столько тем, что было на самом деле, сколько тем, во что каждый солдат хотел верить. Хотя здесь был провозглашен мир, присутствие вооруженного контингента было лишь мерой, обеспечивающей сохранение этого мира, на самом деле Эдгар понимал, что все было совсем не так. И от этого рождался когда-то страх и ощущение того, что необходимо что-то, что помогало бы не выпускать этот страх на волю. С этим пониманием пришло еще и другое: Эдгару показалось удивительным, насколько для него самого правда теперь не столь важна. Возможно, даже больше, чем любому британскому солдату, несущему здесь службу, ему хотелось верить в чудодейственность майора медицинской службы, с которым он ни разу не встречался.
Симбаунгве. Мигьяунги. Минхла. Однажды ночью, проснувшись, он услышал причудливое пение, доносившееся с речного берега. Звук был далеким, почти как шепот, заглушаемый звуком его собственного дыхания. Он приподнялся на кровати и прислушался, застыв в неподвижной позе. Пароход уплывал все дальше.
Магве. Йенагьяунг. А потом, в Киаукье, долгое неспешное путешествие вверх по реке было нарушено появлением трех новых пассажиров, закованных в цепи.
Дакоиты. Эдгар слышал это слово уже множество раз с тех пор, как в Лондоне прочел о них краткую газетную заметку. Грабители. Вооруженные бандиты. Разбойники. Когда Тибо, последний король Верхней Бирмы, взошел на трон почти десять лет назад, страна погрузилась в хаос. Новый король, оказавшийся слабой личностью, потерял господство над страной, власть начала рушиться, не в результате какого-либо вооруженного сопротивления, а из-за нарастающей, как лавина, эпидемии беззакония. По всей территории Верхней Бирмы банды мародеров нападали и на одиноких путешественников, и на караваны, совершали набеги на селения, требовали денег с одиноких фермеров за оказание протекции. Их жестокость была хорошо всем известна, об этом свидетельствовали сотни разоренных деревень, трупы тех, кто пытался противостоять бандитам, прибитые к столбам вдоль дорог. И когда британцы в результате своих завоеваний получили в наследство бирманские рисовые поля, вместе с ними они получили и дакоитов.
Узников поместили на палубе, где они расположились, скорчившись на настиле. Трое запыленных мужчин, скованные тремя параллельными рядами цепей, которые тянулись от шеи к шее, от пояса к поясу и от лодыжки к лодыжке. Не успел пароход отойти от дощатого причала, как толпа пассажиров уже образовала полукруг вокруг узников, которые сидели, безвольно свесив руки между колен, и смотрели на пассажиров. На их лицах невозможно было прочесть никаких эмоций, словно они не желали потакать желаниям публики, ждущей зрелища. Их охраняли трое индийских солдат, и Эдгар ужаснулся, подумав, что должны были совершить дакоиты, чтобы удостоиться такого эскорта. Ждать ответа пришлось недолго. Пока толпа пялилась на заключенных, путешественница из Италии задала этот вопрос одному из военных, а тот в свою очередь поинтересовался о том, что сделали эти люди, у одного из охранников.
«Эти трое, — объяснил охранник, — были вожаками в одной из самых свирепых банд дакоитов, они бесчинствовали к востоку от Хлайнгдета, у подножия гор, это как раз в районе британского форта, заложенного там в начале военных действий в Шанских княжествах. Название Хлайнгдет было знакомо Эдгару, именно там его должны были встретить, чтобы затем проводить до Маэ Луин. Дакоиты были настолько бесстрашны, что нападали на деревни, расположенные в непосредственной близости от форта, жители их тщетно надеялись, что по соседству с армейскими казармами им не грозят бесчинства мародеров. Дакоиты поджигали рисовые поля, грабили караваны и наконец однажды напали на одну деревню, насиловали женщин и девушек, приставляя ножи к горлам детей, а затем подожгли строения. Это была большая банда, вероятно около двадцати человек. Под пыткой бандиты указывали на этих троих как на своих вожаков. Теперь их везут в Мандалай для допроса».
— А остальные? — спросила итальянка.
— Убиты в стычке, — невозможно отвечал солдат.
— Все семнадцать? — переспросила женщина. — Но я думала, вы сказали, что они были арестованы и допрошены... — она умолкла, и ее лицо залилось краской. — О! — слабым голосом произнесла она.
Эдгар стоял и смотрел на арестантов, пытаясь разглядеть на их безразличных лицах следы их злодеяний, но ему это не удавалось. Они сидели, закованные в тяжелые цепи, их лица были покрыты толстым слоем пыли, которая покрывала и темные волосы, придавая им коричневатый оттенок. Один из них, с тонкими усиками и длинными волосами, собранными в пучок на макушке, выглядел совсем молоденьким. Его татуировки были скрыты под слоем грязи, но Эдгару показалось, что он различает на груди у юноши изображение тигра. Так же как и у остальных бандитов, выражение лица его было непроницаемым. Он смотрел на тех, кто стоял вокруг и осуждал его. На какое-то краткое мгновение его взгляд встретился со взглядом Эдгара и задержался на нем, прежде чем настройщик смог отвести глаза.
Вскоре пассажиры потеряли интерес к заключенным и разошлись по своим каютам. Эдгар последовал за ними, все еще внутренне содрогаясь от услышанного. Не стоит писать об этом Кэтрин, решил он, ему не хотелось ее пугать. Он старался заснуть, но воображение рисовало картины разбойного нападения, он представлял себе деревенских женщин, пытался понять, как они носят своих детей, занимаются ли они торговлей или работают на полях, раскрашивают ли они лица в танакха. Эдгар тщетно пытался заснуть: образы девушек с раскрашенными лицами преследовали его, он неотступно видел спирали белой краски на коже, вычерненной солнцем.
Тем временем на палубе в своих оковах корчились дакоиты. Пароход продолжал свой путь. Прошла ночь и еще день. Снова чередой пошли города.
Синбьюгьюн. Сале. Сеикпью. Сингу. Словно заклинание. Милаунгбиа.
Паган.
