впечатления». Он вспомнил о лондонской рекламе, немного удивившись собственным ассоциациям: «Самый своевременный подарок к Рождеству — качественные наручные часы Робинсона...»
Река начинала оживать: появились вереницы торговцев, потянулись от дороги к воде. Эдгар со своим спутником сели в поданный экипаж и направились в город. Центр Мандалая был примерно в двух милях от Иравади: столицу перенесли из Амарапуры, стоявшей на реке, когда король пожелал устроиться подальше от шума иностранных пароходов.
Дорога была темной, с глубокими колеями. Из окна Эдгар наблюдал за фигурами проходящих мимо людей и животных, пока стекла не стали совсем мутными от испаряющейся влаги. Нэш-Бернэм привстал и вытер окна носовым платком.
К тому времени как экипаж въехал в город, солнце уже встало. Улицы были полны народом. Они добрались до базара. К окнам начали прижиматься чьи-то руки, кто-то пытался заглянуть внутрь. Носильщик с двумя мешками специй, подвешенными к шесту, вовремя увернулся от надвигавшегося на него экипажа. Его мешки развернулись так, что один из них слегка стукнул по окну, засыпав его порошком карри, который в лучах восходящего солнца был похож на золотую пыль, покрывшую стекло.
Пока они продвигались по улицам, Эдгар пытался представить свое местоположение, мысленно представляя карту Мандалая, которую он изучал на пароходе. Но он совершенно запутался, поддавшись настроению, которое охватывает прибывающих на новое место путешественников, доверившись догадкам и предположениям, которые обычно сопровождают знакомство с новым домом.
Они проехали мимо швей, столики которых были установлены прямо посреди дороги, мимо продавцов бетеля с подносами колотых орехов и половинок лаймов, точильщиков ножей, продавцов вставных челюстей и священных иконок, сандала, зеркал, сушеной рыбы и крабов, риса, пасхоу, солнечных зонтиков. Время от времени капитан указывал на что-либо примечательное — знаменитую гробницу, правительственное здание.
Наконец экипаж остановился перед небольшим, ничем не отличающимся от других коттеджем.
— Ваше временное жилище, мистер Дрейк, — сказал капитан. — Обычно мы селим наших гостей в казармах мандалайского дворца, но лучше, если вы пока останетесь здесь. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Сегодня мы будем обедать в резиденции комиссара Северного отдела — будет особый прием в честь присоединения Мандалая. Я пришлю за вами в полдень.
Эдгар поблагодарил Нэш-Бернэма и выбрался из экипажа. Возница отнес его чемоданы к дверям. Он постучал, открыла женщина. Эдгара провели внутрь. Из прихожей Эдгар последовал за женщиной, подойдя к приподнятому деревянному настилу, далее он проник в комнату, обставленную лишь столом и двумя стульями. Женщина показала на свои ноги, и Эдгар, увидев, что она оставила свои сандалии у дверей, присел на порог и неловко стянул с себя ботинки. Она провела его в дверь справа, в комнату, где выделялась широкая кровать, накрытая москитной сеткой, и поставила багаж на пол.
За спальней располагалась ванная, с сосудом для воды и отглаженными полотенцами. Вторая дверь выходила во двор, где под двумя деревьями папайи стоял маленький столик. «Все кажется весьма старомодным, — подумал Эдгар, — и весьма английским, за исключением деревьев папайи и женщины, стоявшей позади».
Он повернулся к ней.
— Эдгар наа мех. Наа мех бе ло... ло... кау дха ле? — Вопросительная интонация относилась не только к сказанному, но и к правильности его бирманского произношения. — Как вас зовут?
Женщина улыбнулась:
— Киамма наа мех Кхин Мио, — она произнесла это мягко, «м» и «и» сливались вместе, словно это была одна буква.
Эдгар Дрейк протянул ей руку, она снова улыбнулась и взяла ее в свои ладони.
На часах у него все еще было четыре. Сейчас, судя по солнцу, было на три часа больше; он свободен до тех пор, пока не станет больше на восемь часов, когда он должен будет отправиться с капитаном на обед. Кхин Мио начала греть воду для ванны, но Эдгар остановил ее.
— Я пойду... прогуляюсь, гулять. Я пойду гулять, — он изобразил шаги пальцами, и она кивнула. «Кажется, она поняла», — подумал он. Он достал шляпу из дорожного мешка и вышел через переднюю, где ему снова пришлось сесть, чтобы завязать ботинки.
Кхин Мио ждала у дверей с зонтиком от солнца. Он остановился рядом с ней, не зная, что должен сказать. Она сразу понравилась ему. Она держалась с изяществом, улыбалась и глядела прямо ему в глаза, в отличие от многих других служанок, которые чаще всего стремились незаметно ускользнуть, после того как задания были выполнены. У нее были темно-карие глаза, прятавшиеся в тени густых ресниц, а на обеих щеках нанесены яркие полосы танакха. В волосы она вплела цветок гибискуса, и когда Эдгар приблизился к ней, то почувствовал запах сладких духов, похожий на смесь ароматов корицы и кокоса. На ней была выцветшая кружевная блузка, свободно спускавшаяся до талии, и лиловая шелковая тхамейн, заложенная аккуратными складками.
К его удивлению, она пошла с ним. На улице он снова попытался произнести несколько бирманских слов по-бирмански.
— Не стоит беспокоиться обо мне, ма... тхва... ум, вы не обязаны... ммм... ма идти, — это всего лишь акт вежливости, думал он, не стоит утруждать ее заботами о себе.
Кхин Мио рассмеялась:
— Вы хорошо говорите по-бирмански. А мне сказали, что вы здесь всего две недели.
— Вы говорите по-английски?
— О, не так уж хорошо, у меня ужасный акцент.
— Нет, у вас очень приятное произношение, — в ее голосе была мягкость, которая сразу произвела на него впечатление, он звучал, почти как шепот, но глубже, как звук ветра, тихонько свистящего в горлышке стеклянной бутылки.
Она улыбнулась и на этот раз опустила глаза:
— Благодарю вас. Пожалуйста, идите, куда хотели. Я не собиралась мешать вашей прогуле. Я могу сопровождать вас, если вы захотите.
— Но я действительно не хотел бы излишне утруждать вас...
— Вы нисколько меня не утруждаете. Я очень люблю свой город ранним утром. И я не могу отпустить вас одного. Капитан Нэш-Бернэм сказал, что вы можете заблудиться.
— Что ж, спасибо. На самом деле я удивлен.
— Тем, что я говорю по-английски, или тем, что бирманская женщина вообще не постеснялась разговаривать с вами? — видя, что Эдгар не знает, что ответить, она добавила: — Не переживайте, меня здесь часто видят с приезжими.
Они пошли по улице, мимо домиков с размокшими от дождей, но чисто выметенными дорожками. Возле одного дома женщина развешивала на веревке белье. Кхин Мио остановилась, чтобы поговорить с ней.
— Доброе утро, мистер Дрейк, — проговорила женщина.
— Доброе утро, — ответил он. — А что, все... — Он запнулся, смутившись.
— Все ли служанки говорят по-английски?
— Да... да.
— Не все. Я учу миссис Цин Нве, когда ее хозяин отсутствует, — Кхин Мио одернула себя: — На самом деле, пожалуйста, не надо никому об этом говорить, наверное, я уж слишком разоткровенничалась с вами.
— Ни одна душа не узнает. Вы учите английскому?
— Когда-то я этим занималась. Это долгая история. Мне не хотелось бы утомлять вас.
— Вряд ли это может меня утомить. Но могу ли я спросить, а где учились вы сами?
— Вы слишком много задаете вопросов, мистер Дрейк. Вас так многое удивляет?
— Нет-нет, вовсе нет, прошу прощения. Я не хотел обижать вас...
Кхин Мио промолчала. Они пошли дальше, она держалась чуть позади него.
Через некоторое время она снова мягко заговорила:
