молодое вино, справлялись Сельские Дионисии, в Гамелеоне (январе — феврале) — Ленеи и, наконец, от 8 до 13 Элафеболиона (март — апрель) праздновались Великие, или Городские, Дионисии — блестящее торжество, на которое собирались все жители Аттики и приезжали гости из соседних греческих городов. И все это в честь Диониса, древнего бога вечно текущей, неиссякаемой жизни, бога вина и веселья, пришедшего в Элладу неведомо когда с таинственного востока. В честь этого бога подвыпившие аттические поселяне издавна устраивали шествия ряженых, изображая сатиров и вакханок — свиту Диониса. Под звуки флейт, тимпанов и бубнов, одетые в козлиные шкуры, они хором исполняли дифирамбы, славя великого бога (само название Дифирамб было одним из культовых имен Диониса). Их песни, шутки, костюмы могли бы показаться непристойными современному человеку, но для этих земледельцев, весь смысл жизни которых заключался в том, какой урожай даст засеянная ими земля, какой приплод принесут козы и овцы, сколько детей народится в семье — будущих пахарей и кормильцев, для них сам факт оплодотворения и все, что связано с ним, было священным. Бесконечное воспроизводство жизни, несмотря на немилость стихий, голодные годы, войны и притеснения, вечная радость жить, и рождать себе подобных, и радоваться их радости — вот что такое был для них мудрый и щедрый Дионис, даровавший к тому же вино, этот источник забвения и утешения в бесконечных тяготах людского существования.
С VII века культ Диониса распространился во многих греческих городах, а с середины VI века, при тиране Писистрате, стремившемся заручиться поддержкой крестьянства, культ этого сельского бога, потеснившего аристократических олимпийцев, стал в Афинах общегосударственным. Главной и наиболее привлекательной частью Дионисий и Леней скоро стали театральные представления, которых с нетерпением ждали весь год, — трагедия, в которую превратились со временем традиционные дифирамбы одетых в козлиные шкуры поселян («трагос» и означает «козел»). В дни театральных представлений приостанавливались все дела, даже заключенных выпускали на время из тюрьмы, чтобы и они могли принять участие во всеобщем торжестве. В театр допускались и рабы, если их хозяева платили за вход. Во времена детства Еврипида был уже почти отстроен каменный театр без крыши и занавеса, на семнадцать тысяч зрителей, расположенный на склоне Акрополя. Круглая орхестра диаметром в 24 метра, на которой разыгрывалось действие, северной своей частью врезалась в гору, а южная ее часть была подперта стеной. Перед ней амфитеатр — расположенные полукругом каменные сиденья, обычно зрители клали на них принесенные с собою подушки. В первом ряду располагались почетные места — 67 мраморных кресел для жрецов, послов, а также афинских граждан, имеющих особые заслуги перед обществом.
Театральные состязания, к которым допускались три трагических, а затем, несколько позже, и три комических поэта, длились три дня. Ежедневно до полудня ставились три трагедии и одна сатировская драма (обычно это была тетралогия, принадлежащая одному автору и связанная единством сюжета), а вечером — комедия. В конце третьего дня десять судей, по одному от каждой аттической филы, приносили клятву, что будут судить по справедливости, и определяли места каждого из участвующих поэтов. К состязаниям допускались только новые произведения, и лишь на Сельских Дионисиях, справлявшихся в богатых земледельческих районах Аттики, можно было видеть старые трагедии. Согласно античной традиции первые трагедии (от них сохранились лишь названия — «Алкестида» и «Пенфей») были созданы поэтом Феспидом из аттического округа Икария, который прибавил к традиционному хору в честь Диониса актера и положил начало диалогу. Писистрат пригласил его в Афины и всячески поддерживал. Вслед за ним трагедии писали Пратин, Хойрил и Фриних. О последнем известно, что он поставил во время ионийского восстания против персов трагедию «Взятие Милета», которая повергла афинян в столь глубокую скорбь и волнение, что все зрители плакали, а власти оштрафовали поэта за нарушение общественного спокойствия.
Этим первым трагедиям было еще, конечно, далеко до тех великих творений, создаваемых полвека спустя, в которых отразились почти с формульной четкостью глубинные взаимосвязи между человеком и миром, и которые были по сути своей таким же объяснением бытия, как и философия. И понадобилось время, чтобы афинский театр стал политической трибуной, и истинной школой нравственного воспитания, и высшим таинством сопереживания, постижения — через традиционные, всем известные мифологические сюжеты и весьма условные, почти лишенные личностных очертаний образы — своей собственной сути, собственной судьбы каждого из сидящих в театре Диониса, для которых извечные парадигмы жизни оказывались столь же непреложными, как и для героев Троянской войны. Катарсис — очищение собственной души через приобщение к чужому страданию — вот что стало великим смыслом античной трагедии, сумевшей выразить в своих лучших проявлениях все одиночество и не поддающееся объяснению существование человека в бездне Вселенной…
Театр Еврипидова детства и юности был театром Эсхила, о котором так говорил впоследствии, вторя восхищению бесчисленных почитателей, поэт Диоскорид:
Еще совсем молодым двадцатипятилетним поэтом Эсхил представил вместе с Хойрилом и Пратином на суд сограждан в 500 году свою первую трагедию. Тот праздник надолго запомнился афинянам, потому что во время представления вдруг обрушились деревянные скамьи театра. Пойдя дальше своих предшественников, Эсхил ввел второго актера (впоследствии ими стали почти бессменно Клеандр и Миниск), а также декорации, маски, котурны, сделал более динамичным действие драмы и более характерными, психологически углубленными образы традиционных героев Троянской войны и мифов Микенского времени, из которых афинские трагики черпали сюжеты для своих произведений. Так, в одной из своих ранних трагедий, «Просительницы», Эсхил обратился к преданию о Данаидах — мифу, который связывает туманную предысторию греков с великими царствами Египта (эта тема постоянно привлекала к себе эллинских историков и поэтов, стремящихся определить начало начал своей культуры). И уже в этой трагедии отчетливо звучали те основные положения Эсхила, которые проходят потом через все его творчество, — милосердие к страждущим и упование на высшую, божественную справедливость.
Суровый, непримиримый к недостаткам сограждан, величественный видом марафонский боец был окружен легендами: рассказывали, что к Эсхилу, заснувшему в винограднике, явился сам Дионис и велел послужить ему на поэтическом поприще. То, что поэт был родом из Элевсина, где издавна справлялись закрытые для посторонних таинственные мистерии, усугубляло мистический налет его произведений с их мрачными образами и глубоким благоговением перед всем тайным и непознаваемым. Получив в сорок лет свою первую награду (это было в 484 году), Эсхил затем безраздельно царил в афинском театре, являя себя в сатировской драме не меньшим мастером, чем в трагедии, и даже нередко сам исполнял главные роли. Как и все поэты, писавшие для театра, Эсхил (хоть он и любил говорить, что «питается крохами от богатой трапезы Гомера») писал прежде всего о волновавшей его современности, в монологах его героев и в партиях хора звучат все сомнения и размышления, все те самые вопросы, которые тревожили его соотечественников и от решения которых во многом зависела дальнейшая судьба Афин. И первый, самый главный, из этих вопросов: кто будет править городом, поднимавшимся из руин, народ или аристократия, демос или эвпатриды? Воспитанный при демократии Клисфена, законы которого положили конец господству старинной землевладельческой знати, Эсхил твердо верил в то, что только благодаря народовластию, именно потому, что афиняне «никому… не служат, не подвластны никому», им удалось отразить полчища варваров и стать во главе всех эллинов в борьбе за свободу Греции. И победа над персами, которую он, преисполненный священного пафоса, воспел в своей трагедии «Персы» (поставленной в 477 году ничем пока не знаменитым Периклом, сыном известного полководца Ксантиппа), была для него не просто победой над иноземными завоевателями, но прежде всего победой демократии над деспотизмом:
