В годину опасности все люди Аттики, как простые земледельцы, ремесленники и матросы, так и наследники старинных родов, издревле владевших плодородными землями Педиона, в едином порыве встали на защиту отечества. Однако это спасительное единство окончилось вместе с войной, и Эсхил, как никто другой, чувствовал, видел, как нарастают противоречия в государстве.
Фемистокл, сосредоточивший теперь в своих руках всю власть, и окружавшие его люди не всегда были слишком строги в выборе средств для достижения намеченных целей, порой излишне самостоятельно распоряжались государственной казной, и Эсхил не был уверен, что эти новые люди принесут государству пользу. Поэт по-своему, исходя из традиционных представлений уходящего в прошлое полисного уклада, понимал и интересы простого народа, прежде всего земледельцев, и демократию, и саму свободу, и сомневался в том, что власть богатых судовладельцев, купцов, хозяев больших мастерских принесет благо афинянам. Многое из того, что происходило в 70-е годы в Афинах, было непонятно Эсхилу, не нравилось ему, и поэт уезжает в Сицилию, куда он ездил впервые еще в 500 году и где у него завязались дружеские связи. Там, при дворе тирана Гиерона, он снова поставил «Персов» и снискал такую же славу, как и на родине.
И действительно, борьба между афинским демосом (мелкими землевладельцами и безземельными фетами, ремесленниками, матросами, торговцами и судовладельцами) и старинной знатью, сыгравшей немаловажную роль в победе над персами и претендовавшей теперь снова стать у власти, возобновилась с новой силой. В обстановке этой долгой борьбы крепли демократические убеждения послевоенного поколения незнатных афинских граждан, к которому принадлежал и Еврипид, чьим идеалом общественного устройства с юных лет и навсегда осталось народовластие, и не только потому, что он был сыном простолюдина, но и в силу того, что для самой его натуры, для его дерзкого, испытующего ума была неприемлема любая иерархичность, сама идея подчинения большинства более сытому меньшинству, к каким бы богам или же мифическим героям ни возводило последнее свои корни. Он рос с убеждением, что только демократия открывает широкие возможности для развития афинского общества. Укреплению этих надежд немало способствовали и те полные дерзкого размаха преобразования, которые осуществлял в опустошенном войной городе Спаситель Эллады Фемистокл.
Предвидя, что усиление Афин, так много сделавших для общей победы над варварами, вызовет недовольство старинных противников полиса, и прежде всего Спарты, он торопился укрепить город и увеличить его морскую мощь. Правдами и неправдами, несмотря на протесты спартанцев, он отстраивал гавань Пирей и возводил оборонительные стены. Не сомневаясь (особенно после своего посещения Лакедемона) в том, что столкновение между Спартой и Афинами неизбежно, Фемистокл убеждал афинян как можно скорее заключить мир с Персией.
Все это, и особенно его стремление сделать решающей в жизни полиса роль экклесии — народного собрания в противовес и ущерб Ареопагу, совету архонтов-эвпатридов, вызывало все большее сопротивление богатой знати. Стремясь настроить против Фемистокла также и демос, противники обвиняли его в измене, в тайных сношениях с персами, в хищении государственных средств и, наконец, в том, что он не считается с волей народа и стремится к тиранической власти. Это было самое серьезное из обвинений, так как афиняне, в памяти которых еще была жива борьба с Писистратидами, больше всего боялись новой тирании и тут же удаляли из города всех подозреваемых в подобных намерениях.
В 471 году состоялся «суд черепков», и Спаситель Эллады, подвергнутый остракизму, вынужден был навсегда покинуть отечество. С ним поступили так, как «афиняне обыкновенно поступали со всеми, могущество которых они считали тягостным для себя и несовместимым с демократическим равенством». Афиняне широко применяли остракизм (так, «суду черепков» был подвергнут еще до вторжения персов даже Аристид), и это отнюдь не считалось наказанием, а лишь необходимым средством сберечь демократический строй от тенденций к единовластию.
И герою Саламинского сражения, мудрому устроителю Афин, пришлось, как безродному бродяге, просить пристанища на чужбине. После долгих скитаний и злоключений, не прижившись ни в Аргосе, ни в Спарте, приговоренный заочно к смерти афинским судом, Фемистокл нашел наконец приют у своего бывшего врага — персидского царя.
После изгнания Фемистокла Афины словно вернулись к благословенному для аристократии Доклисфенову времени. Опять Ареопаг, совет «благородных и лучших», стал вершить высший суд и блюсти все дела в государстве, и богатые землевладельцы потеснили на надлежащее место моряков и ремесленников. Теперь первым человеком в городе стал Кимон, сын знаменитого Мильтиада, одного из стратегов — победителей при Марафоне, одержавший блестящие победы над персами у реки Стримон во Фракии и у реки Эвримедонт в Памфилии (469–468 годы). В ореоле военных успехов, простой, непритязательный в обращении, и щедрый, он пользовался любовью афинян простого происхождения, прощавших великому полководцу его богатство и знатность за незаурядность и широту натуры. Стремясь снискать расположение народа, «Кимон приглашал каждый день нуждающихся граждан обедать, одевал престарелых, снял загородки со своих участков, чтобы кто захочет пользовались их плодами». На богатую добычу, захваченную у персов, он украсил город портиками, обсадил платанами площадь и превратил, проведя туда воду, запущенный участок неподалеку от Афин, где было святилище древнего героя Академа, в прекрасную рощу, известную впоследствии под названием Академия. Поклонник спартанского строя, он даже сына своего назвал Лакедемонием и стремился к самым дружественным отношениям со Спартой, однако та, обеспокоенная ростом влияния Афин, не всегда шла навстречу этим устремлениям, хотя сам Кимон пользовался у лакедемонян большим уважением.
Между тем сыну Мнесарха исполнилось двенадцать лет, и, как это было принято в Афинах, он стал посещать две школы одновременно: первую половину дня он проводил в мусической школе, занимаясь музыкой, поэзией, географией, риторикой, а потом отправлялся в палестру. Скинув одежду и натерев кожу оливковым маслом, он вместе с другими мальчиками тренировался под наблюдением педиотриба в беге, прыжках, метании диска и копья, борьбе и верховой езде. С четырнадцати лет эти занятия становились главными: сыновья свободных афинян должны были быть хорошо подготовленными к своему основному труду на благо отечества — ратному делу. Они бегали по полю, усыпанному толстым слоем песка, в котором вязли ноги; надев на руки ремни с шипами, бились в кулачном бою, нанося друг другу серьезные ранения, учились переносить усталость и боль. Поскольку при рождении сына Мнесарху было предсказано то ли оракулом, то ли прохожим халдеем, что его сыну суждено одерживать победы на священных состязаниях, он решил, что речь идет об атлетике, и уделял особенное внимание физическому воспитанию мальчика. Юношей Еврипид был неплохим атлетом, и отец решил даже свозить его в Олимпию на священные игры в честь Зевса Олимпийского, учрежденные, по преданию, самим Гераклом и проводимые раз в четыре года.
Впервые в жизни сын Мнесарха выехал за пределы Аттики, стоял июль, самое жаркое время года, но в Олимпию со всех сторон Греции и даже из колоний спешили многочисленные участники состязаний и зрители. Сначала плыли по морю до устья реки Алфей, а потом вверх по реке. Здесь, в пелопоннесской Элиде, расположился священный город, в который никто не смел вступать с оружием в руках. Здесь были храмы Зевса и других богов, алтарь и сокровищницы различных государств Эллады, а также стадион — обширная площадка для выступления атлетов. Перед началом состязаний совершались жертвоприношения, потом был торжественный выход и представление всех атлетов; участвовать мог каждый свободный гражданин, не запятнавший себя преступлением или каким-нибудь порочащим поступком. Наградой победителю был лишь венок из дикой маслины, но это было огромной честью и для него самого, и для его города. По возвращении домой ликующая толпа сограждан встречала победителя, венок он возлагал на
