людей. Философы этого времени, середины V века, такие, как Левкипп, стремились развивать дальше концепции ионийцев, отстаивая атомистическое устройство мира и считая, что в основе вселенной лежит бесконечное множество находящихся в вечном движении элементов…
Афиняне Еврипидовой юности жили в своем большинстве просто и даже скудно: одевались без роскоши, завтракали обычно горстью маслин с лепешкой, обедали гороховой или ячменной похлебкой, вареными овощами и рыбой, мясо ели только по праздникам, пили разбавленное вино, обитали (и даже такие аристократы, как Кимон) в грубо сложенных, низких домишках, но многим из них, ровесникам битвы при Саламине, были присущи дерзость мысли и безоглядная смелость, с которой они пытались проникнуть в великие тайны вселенной. Этот век дал немало просвещенных людей, для которых осмысление мироздания и человеческого бытия казалось не менее, а может быть, даже более важным, чем их собственная жизнь с ее каждодневными заботами и удовольствиями. К таким принадлежал и Еврипид, о чем говорит и его творчество, и весь его жизненный путь, поскольку уже в молодом возрасте он обратился (насколько это позволяло ему положение афинского гражданина и воина) к поискам смысла и закономерностей жизни, к изучению философии. И возможно, что он сделал бы немало в этой области, следуя своим знаменитым учителям (тому, кто давно уже не существовал, — Гераклиту, и тому, кто жил рядом с ним, — Анаксагору), если бы не манила его задача еще более сложная — соединить философию с поэзией, сделать театр еще большей школой просвещения сограждан, приобщения их к тем вечным истинам, которые открывались ему самому на долгом пути познания жизни.
Гераклит, к основным положениям которого постоянно обращался впоследствии в своем творчестве сын Мнесарха, был властителем дум того времени. Он поражал уже современников гениальностью своего разума, проникавшего в глубины вселенной, хотя многое в его трудах и речениях было неясно и понимаемо с трудом, за что философ был прозван Темным. Он жил полувеком раньше Еврипида в Эфесе, по преданию, вел аскетический образ жизни, стоял в стороне от политики и часто уединялся в горы, целиком погружаясь в свои размышления. Его учение о диалектике — внутреннем диалоге всего сущего увенчало собой вековую работу мысли ионийских натурфилософов, в свою очередь, многое почерпнувших из наблюдений египетских и вавилонских жрецов. В своем сочинении «О природе», написанном изысканным, сложным, полным афоризмов языком, Гераклит утверждал, что «мир единый из всего, не создан никем из богов и никем из людей, а был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим», что все во вселенной, в том числе и человеческая мысль, развивается в вечной борьбе противоречий и что эта «борьба — отец всех вещей». Все относительно, все преходяще, учил гениальный Эфесец, но из единства противоречий и образуется скрытая гармония мира.
Пойдя дальше своих предшественников, Гераклит стремился постигнуть не только законы великого Космоса, но и того микрокосмоса, который заключен в каждом из смертных. Возможно, что и Еврипида (трагедии которого — это трагедии всепоглощающих страстей, более сильных, чем сам Рок, трагедии человеческого сердца, его падений, взлетов и заблуждений) привлекала прежде всего та часть философии Гераклита, которая объясняет природу человека. Веря в существование души, которую он представлял себе как одно из состояний огня — первоначала всего сущего, Гераклит придавал огромное значение разуму, считая его основным орудием познания мира. В способности разума к обобщению, синтезу, к сведению в одну мысль разнородных явлений мироздания и бытия великий философ видел разницу между умными и глупыми людьми: умный стремится познать общее, глупый удовлетворяется деталями.
Еврипид очень многое воспринял от Гераклита, все его мышление и творчество было пронизано верой в человеческий разум и уважением к нему, благоговением перед Логосом — словом, мудростью, высшим законом, упорядочивающим хаос мироздания, а также глубочайшим осознанием диалектики всего сущего, открытой бессмертным Эфесцем. Однако осознание этого, проникновение в беспредельный и непостижимый мир, где все едино и взаимопреходяще: «Кто знает, жизнь не есть смерть, а смерть не жизнью ль в мире том зовется?» — все это размывало устои собственного бытия жаждущего познания сына Мнесарха, подтачивало радость жизни. Не избежал он, по-видимому, и влияния интеллектуального аристократизма Гераклита, который делил весь род людской на немногих «знающих» и многих «незнающих», на одиноких мудрецов, причастных к тайнам вселенной, и невежественную «толпу», обеспокоенную главным образом потребностями собственного желудка. И хотя в отличие от гениального Эфесца, твердо стоящего на том, что править обществом должны лишь немногие и лучшие, Еврипид всю свою жизнь оставался убежденным сторонником демократии, его, научившегося возноситься мыслью к бескрайним просторам вселенной, тоже во многом не устраивали ни окружавшая действительность с ее житейскими заботами и компромиссами, ни люди, среди которых отнюдь не всех можно было бы причислить к умным. Приобщившись к великому осознанию себя самого как частицы вечной и бесконечной материи, Еврипид сделал навсегда невозможной для себя простую, обычную жизнь афинского гражданина, и уже тогда пролегла между ним и большинством его соотечественников, погруженных в заботы реальной жизни, та трещина, которая с годами становилась все глубже. По той же причине уже в молодом возрасте Еврипид испытывал больше склонности к уединению и размышлениям, чем к конным ристаниям или всякого рода сборищам, пирам и складчинам с вином, которые так любила устраивать афинская молодежь. Но, с другой стороны, может быть, вера Гераклита в некий высший закон, на котором зиждется мир, во вселенскую справедливость («Солнце не перейдет своей меры; в противоположном случае его настигнут Эринии, помощницы Справедливости») помогла Еврипиду выстоять перед обманами бытия, питала и укрепляла его собственные интуитивные и необъяснимые упования на то, что в конечном счете, несмотря ни на что, справедливость и истина все-таки существуют…
Убеждение в том, что можно и должно посвятить долгие годы и, может быть, даже всю жизнь осмыслению мира, окончательно сложилось у сына Мнесарха после знакомства с Анаксагором, сыном Гегисебула из малоазийского города Клазомен, «которого современники называли Умом — потому ли, что удивлялись его великому необыкновенному уму, проявившемуся при исследовании природы, или потому, что он первый выставил принципом устройства вселенной не случай, не необходимость, а ум». Еще до нашествия персов, где-то в 480 году, Анаксагор двадцатилетним молодым человеком побывал впервые в Афинах, спустя пятнадцать лет он поселился здесь, как ему, возможно, казалось тогда, навсегда, чтобы без помех заниматься тем единственным, что привлекало его в этом мире, — философией. (Это был, собственно, первый философ, надолго поселившийся в Афинах, так как до этого философы, уроженцы других греческих полисов, лишь наезжали время от времени в город Паллады.)
К сорока годам, когда Анаксагор начал читать свои лекции об устройстве вселенной, он был уже заметной фигурой; афиняне восхищались его способностью проникать в тайны природных явлении (так, он заранее предсказал солнечное затмение 463 года) и в то же время недоумевали: «Ему остались по наследству большие деньги, а он по беззаботности потерял все — вот каким неразумным мудрецом он был», — так писал об этом впоследствии философ Платон. Даже уважающим образованность и склонность к абстрактному мышлению афинянам казалось удивительным, что он бросил богатый дом на родине, оставил без обработки поля на пастбище овцам, чтобы ему ничто не мешало до конца своих дней заниматься философией, астрономией и математикой. Равнодушие знаменитого философа (которого Аристотель впоследствии считал живым воплощением собственного идеала «созерцательной жизни» и который не считал блаженным ни богача, ни властелина) к благам земным, его убеждение в том, что единственное, ради чего человеку стоит появиться на свет и жить, так это лишь «для того, чтобы наблюдать небо и на нем звезды, Луну и Солнце», — все это действовало на его учеников, в том числе и на Еврипида, даже еще сильнее, чем само его учение. Долгие годы общения с мудрецом из Клазомен, все помыслы которого были обращены к великим загадкам Космоса, способствовали тому, что и слушавшие его лекции (среди которых были и Перикл и Сократ) постепенно приучались подходить ко всему — и к своей собственной жизни, к бытию вообще — с недоступными для обычных людей мерками, до конца проникнувшись великим осознанием вечности и беспредельности мироздания. Впрочем, Анаксагор проявлял порой и неожиданный интерес к вещам более простым, например, к театру, занимаясь на досуге проблемами перспективы при разрисовке театральных декораций.
Основное сочинение Анаксагора «О природе», знакомство с которым уже в конце V века считалось обязательным для каждого образованного человека, начиналось словами: «Вместе все вещи были…», и этот тезис «все во всем» был основным философским принципом его понимания вселенной. Анаксагор считал, что мир, имевший начало, развивался из некоего первоначального состояния неопределенности, когда вещей как таковых еще не было, и движущей силой этого развития является Разум (Нус), существующий вне
