Когда Авраама Линкольна выдвинули на второй срок, тот сказал: «Не позволяю себе даже предположить, что делегаты сочли меня самым великим человеком в Америке, скорее они решили, что коней на переправе лучше не менять…»
А переправа лежала через реку крови. Восьмого мая на четвертый год войны Улисс Грант повел весеннее наступление. К июню Грант потерял убитыми шестьдесят тысяч человек. Только у Колд-Харбор всего за восемь минут пали семь тысяч.
С запада на Атланту наступал генерал Шерман. Находившимся в меньшинстве конфедератам генерала Джонстона удалось отбить атаки у Далтона, Ресаки и Пикетс-Милл, но после каждой победы конфедератов обходили с флангов и заставляли покинуть позиции под угрозой отрезать от снабжения. Желая опровергнуть слухи, что он боится устраивать сражения, генерал Шерман дал битву у горы Кеннесо. Потеряв три тысячи солдат-федералов, Шерман познал ад войны.
Когда Мелани сообщили, что Эшли пропал без вести, беременная женщина, которая вскоре должна была родить, упала без чувств. Очнувшись, она стала умолять Ретта разузнать хоть что-нибудь о муже. Некоторые из бывших сокурсников-кадетов по Вест-Пойнту теперь стали генералами федеральных войск, и от одного из них Ретт узнал, что майор Уилкс жив и содержится в лагере для военнопленных на Рок- Айленде.
12 июля 1864 года Уильям Т. Шерман достиг холма в шести милях к северу от Атланты, где принимал радостные поздравления своих офицеров.
После нескольких месяцев обстрела федеральными войсками Чарльстон перестал быть красивым городом. Улицы, шедшие перпендикулярно направлению обстрела, пострадали сильнее всего, поскольку снаряды пробивали крыши и взрывались внутри домов, засыпая улицы щебнем. Всю Феннел-стрит теперь занимали разросшиеся брошенные сады, а на Митинг-стрит паслись коровы. Битое стекло блестело между булыжников мостовой, пылью осело на заборах и покрывало дорожки, словно капли замерзшего дождя.
Хотя соседний дом уже лежал в руинах, дом номер 46 по Чёрч-стрит пока не пострадал. Джон Хейнз отказывался его покидать. Он говорил Розмари:
— Ступай, если так нужно. В северной части города безопаснее.
Отговорить его было не проще, чем убедить призрака вернуться в мир живых.
К июлю блокада Чарльстона сомкнулась, и последнее судно, возившее грузы в обход блокады, было посажено на мель Гремучей Змеи. Спекулянты исчезли. Корабли компании «Хейнз и сын» гнили на верфи, в окнах пустых складов пауки плели паутину.
Днем Джон целыми часами сидел на кроватке дочери, глядя в пустоту. А ночью бродил по улицам среди рушащихся стен и пожаров, которые самоотверженно пытались потушить чарльстонские пожарные команды.
Розмари проводила день на недавно организованном Свободном рынке, раздавая пищу семьям солдат. Ямс по понедельникам. По вторникам — кукурузная мука. По средам окра[38]. Дети робко цеплялись за материнские юбки. Временами в лице одного или другого ребенка Розмари чудились черты или улыбка Мег, и тогда ее сердце замирало.
По воскресеньям Свободный рынок не работал. Хотя Джон больше не ходил в церковь, Розмари посещала каждую службу, истово моля Бога открыть, зачем Он забрал ее малютку. После службы она направлялась в верхнюю часть города — особняк Фишеров на Ист-Бэй был разрушен обстрелом, поэтому Шарлотта с Джулиет арендовали небольшой дом к северу от района Шелл.
Трудная беременность Шарлотты и вынужденное близкое соседство с золовкой подвергли естественную жизнерадостность Шарлотты и умение Джулиет вести дом серьезному испытанию.
Каждый день Шарлотта писала письма мужу в тюрьму. Одни она доверяла почте, другие направляла с нанятыми курьерами. У Шарлотты Фишер Раванель были хорошие связи, поэтому часть писем отправлялась с членами комитетов по обмену пленными. Она написала Эндрю о переезде, описывая их коттедж как «уютный домик», где «превосходно и удобно». С неколебимой уверенностью поведала она Эндрю, что у него скоро родится сын. О сомнениях доктора относительно крепости ее здоровья и резких болях, пронзающих живот, она не упоминала. Подписывала свои письма Шарлотта неизменно так: «Твоя маленькая женушка, любящая супруга. Скучаю, молюсь о твоем возвращении…»
Ответа на ее письма не было.
Джулиет говорила:
— Чтобы Эндрю письма писал? Боже упаси. Не припомню, чтобы он хоть одно письмо в жизни кому составил.
— Дорогая сестра, он ведь должен понимать, как дороги мне были бы его слова?
Могу предположить тогда, что его письма конфискуются.
— Но ведь письма Джейми проходят.
Джейми Фишер подробно повествовал о томимых скукой тюремщиках и выходках заключенных. Когда же он упомянул о завладевающей Эндрю меланхолии, Шарлотта написала мужу: «Дорогой мой супруг! Вынужденное бездействие порождает уныние. Прошу тебя, не забывай регулярно делать физические упражнения! Люди пылкого нрава (как у тебя, дорогой) должны упражняться ежедневно. На улице обязательно подставляй лицо солнцу. Солнечные лучи укрепляют шишковидную железу!»
Хотя письма мужу были неизменно жизнерадостны, Шарлотта позволяла себе жаловаться Джулиет.
— Мы были совершенно счастливы. И зачем только Эндрю отправился в этот рейд по Огайо? — Шарлотта потерла поясницу, — Мне порой кажется, что я ношу не сына, а слоненка какого-то. Ах, Джулиет, отчего мужчины столь жестоки к тем, кто их любит?
— Вот уж не знаю, — отвечала Джулиет с былой язвительностью. — Кабы нам, старым девам, удавалось вернее измерять мужские сердца, не сидели бы мы незамужними.
Нестерпимо жарким августовским утром, после того как Шарлотта Раванель провела в безуспешных потугах сорок восемь часов, Розмари Хейнз приложила ухо к растянутому животу подруги. Выпрямившись, она едва заметно помотала головой: нет, сердечко не бьется.
Джулиет сказала:
— Доктор дремлет на кухне. Пойду позову его.
— Милая, не стоит беспокоить беднягу, — прошептала Шарлотта. — Погоди немного. Разве мы с вами не душа в душу жили? Лучших друзей и представить нельзя, — На губах Шарлотты Фишер Раванель появилась мечтательная улыбка, — Ну не счастливица ли я, вышла замуж за Эндрю!
Все девушки как одна хотели бы иметь его своим мужем. — Она закрыла глаза, — Ужасно хочется спать. Посплю пока рядом с ребеночком. Скажи, Розмари, верно, что у сыночка Эндрю глаза как у папы?
Затуманенное солнце зависло в белесом небе над опустевшей гаванью. Федералы атаковали последние оставшиеся в руках конфедератов укрепления. Издалека звуки выстрелов слышались не громче треска детской погремушки.
Возле дома 46 по Чёрч-стрит Джошуа седлал Текумсе.
— Что ты делаешь, Джошуа?
Слуга Джона опускал стремена.
— Масса Хейнз отправляется на войну, госпожа.
Держа в руках седельные сумки, Джон вышел из дома.
Таким энергичным Розмари его уже давно не видела.
— А, Розмари. Как Шарлотта и ребенок?
— Мертвы. Оба — и Шарлотта, и малыш. О Джон, она так хотела этого ребеночка. Она…
Словно боясь, что его объятия могут сломать хрупкую женщину, Джон нежно коснулся волос Розмари. По его добродушному, открытому лицу текли слезы.
— Милая моя, как жаль. Шарлотта была слишком нежна для нашего грешного мира.
Розмари указала на Текумсе.
