внутренние дворики. Потолочные балки, сделанные из расщепленных стволов пальмовых деревьев, соединялись между собой сушеными пальмовыми ветвями. Стены из глиняных кирпичей были выкрашены в различные оттенки белого и голубого, на них потрескалась штукатурка.
Сестра Мо, Хадия, раскатывала скалкой комочки теста на низком деревянном столике. Ее трехлетняя дочка пыталась ей помогать. Мо выкладывал круглые лепешки в сковороду, намазывал их маслом и мясным фаршем, пока сковородка не наполнилась доверху. Хадия поставила ее в духовку.
Порой люди представляют женщин под голубыми покрывалами запретными красавицами или считают, что они должны выглядеть не так, как остальные женщины в этом мире. Хадии исполнился тридцать один год. Мать-одиночка, она носила спортивную кофту, халат и очки в проволочной оправе, а ее курчавые черные волосы были завязаны в пучок. Она немного говорила по-английски и вполне могла бы сойти за сестру одного из моих американских знакомых.
– Хадия – несчастливая женщина, – сказал Мо.
Я спросила почему, и он ответил, что она дважды разводилась и оба ее ребенка от разных браков.
Мо все время твердил о какой-то квартире за городом, принадлежавшей его матери, где не было ни водопровода, ни электричества. Его отец сказал, что я могу пожить у них, если заплачу за проживание. Но потом отцу пришлось уехать к врачу в Каир. Полицейский выдал мне разрешение на проживание в семье, но предупредил, что нужно быть осторожнее: «Он хочет поселить вас в квартире, а не в семейном доме». (Потом Мо сказал, что его мать против моего пребывания в доме, потому что я танцовщица.) Я вспомнила фильм «Под покровом небес», где героиня Дебры Уингер оказалась в полной изоляции в далекой североафриканской деревушке, вдали от цивилизованного мира, и начала претворять в жизнь план
Так я и оказалась в отеле «Палм Триз» – большом цементном здании с простыми, но удобными комнатами, в каждой были балкон и горячий душ. Здесь останавливались люди со всего мира. Одним из менеджеров гостиницы был приятный молодой человек по имени Анвар. Каждый вечер он сидел у костра, который разводили снаружи, следил за тем, чтобы мятный чай в чайнике никогда не кончался, и травил байки до тех пор, пока последние туристы не расходились спать. Анвар предложил пожить с его семьей.
Мне сказали, полиция не допустит, чтобы иностранка жила в доме у местных. «Анвар – нормальный парень, но сиванцы никогда ничего не делают просто так», – говорили люди.
– Одна девушка из Британии поселилась у них и продержалась всего два дня. Ее хотели выдать замуж за одного из сыновей, – заявил один из моих знакомых.
По возрасту я не годилась в невесты и потому назначила время, когда могу пойти с Анваром на встречу с его родными. Мы подошли к старому четырехэтажному зданию у Шали. Это было очень живописное место – именно в таком доме я мечтала жить, когда приехала в Сиву.
Поднявшись по двум пролетам винтовой, как будто средневековой, лестницы, я очутилась в одной из многочисленных маленьких комнат и села на сломанный стул. Здесь были мать Анвара Фарида, его семнадцатилетняя сестра Амель и несколько совсем маленьких детей. Женщины лепили кругляши из теста на круглой металлической подставке, присыпанной мукой и похожей на гигантскую форму для пиццы. Затем каждый кругляш раскатывали маленькой скалкой и получившиеся лепешки-питы выкладывали на пол, застеленный куском ткани размерами шесть на три фута[21]. Когда места на полу не осталось, сверху положили такую же тряпочку и проделали все то же самое, пока общее число пит не дошло до восьмидесяти.
Увидев мой телефон, Амель спросила: «Телефон?» Я дала ей посмотреть, и она начала набирать номер, а потом улизнула в укромный уголок, приказав мне молчать. Фарида расположилась в маленькой комнате, где по полу были разбросаны подушки. Вошел ее муж – высокий, красивый мужчина в тюрбане и с белой бородой. Вскоре Амель принесла обед: соленые лимоны и рис, приготовленные в говяжьем жиру. Мы ели из общей миски, каждому дали большую ложку. Отец Анвара достал сундучок с семейными фотографиями: я увидела всех родственников этой семьи, а также иностранцев, побывавших здесь в гостях.
Когда Фарида и Амель вышли из комнаты, он спросил, замужем ли я, а потом сказал:
– Ты должна выйти за сиванца.
– Нет, я лучше за американца, – ответила я.
– Нет. Уезжай из Америки. Буш плохой.
– Но, кроме Буша, в Америке много хороших мужчин.
– Я поговорю с соседкой, и она найдет тебе мужа. – Поразмыслив немного, он добавил: – Нет, выйдешь за меня.
– Но вы же уже женаты, – напомнила я.
Его это не смутило.
– Я могу взять еще одну жену.
Я закончила этот разговор, надеясь, что он шутит.
Трое детей Фариды вернулись из школы, а потом пришла женщина по имени Мабрука, чтобы помочь печь хлеб. Амель устроила мне экскурсию по дому, и мы забрались на крышу. Там сушились куски жирного мяса, тут же висели белье и кипы сена. Амель весь день клянчила у меня телефон. Я чувствовала, назревает скандал: что бы она ни скрывала, я стала сообщницей. Я торопила ее, когда она разговаривала. По пути вниз я поскользнулась на резинке своих широких брюк и скатилась по лестнице носом вниз. Приземлилась на грудь и колено, которое болело так, что я не могла встать. К счастью, все кости были целы. Отделалась огромным синяком, ссадиной и порванными штанами. Малыши пытались утешить меня, поглаживая по коленке. Было так больно!
С древних времен Египет знали как «землю, где едят много хлеба». Мабрука и Фарида пригласили меня посидеть с ними, пока пекли хлеб. Фарида подбрасывала в огонь глиняной печи сухие пальмовые ветки, а Мабрука кидала в печь кругляши теста, смотрела, как они раздуваются до размера подушки, переворачивала и доставала. Все это происходило очень быстро, и совсем скоро восемьдесят лепешек были готовы.
Амель потребовала научить ее танцевать и поразилась, увидев, как части моего тела умеют двигаться отдельно друг от друга. Она уже умела двигать головой из стороны в сторону, водрузив на макушку поднос с лепешками, а я показала ей, как делать круговые движения головой, подключать плечи, грудь, руки и запястья. Я пообещала принести компьютер, чтобы танцевать под музыку, но потом засомневалась: не хотелось мне, чтобы он становился игрушкой в шаловливых ручках маленькой девочки. Амель сунула руку мне под свитер, схватила за бретельку лифчика и попросила подарить ей его. Я отказалась, и она начала упрашивать, чтобы я подарила ей другой. Родные Анвара настаивали, чтобы я переночевала в доме, но мне было неуютно. Мне очень хотелось пожить в семье, но интуиция подсказывала, что из-за возможного скандала со звонками Амель, перспективы лишиться лифчика и выслушивать проповеди доброго старичка – главы семьи о замужестве делать этого не стоит. В конце концов я решила, что, если останусь в отеле, у меня будет больше возможностей свободно общаться с людьми из разных социальных сфер. Так я и осталась в своем маленьком номере на несколько недель.
ДОЛГОЕ ЗНАКОМСТВО
«Нет, Дороти, это не Канзас; нет, Тамалин, ты не в Индонезии», – думала я, лежа на кровати и размышляя над современным вариантом Страны Оз. Я чувствовала себя дурой, ошибочно приняв Мо за второго Арифа и решив, что всем на свете непременно захочется попасть в мою книгу. Мне стоило большого труда заставить себя вылезти из-под одеяла. Я научилась одной хитрости – она называлась «сиванское электроодеяло». Надо было наполнить пластиковые бутылки горячей водой и забраться под одеяло с кучей книг и фиников с шоколадной начинкой.
Мне почему-то казалось, что в мусульманском мире все непременно хотят, чтобы их поняли, жаждут развеять предрассудки и поделиться своей культурой. Случившееся в Сиве потрясло меня, заставило открыть глаза, и я осознала, что некоторым людям плевать на мою книгу и ее замысел. Но было слишком поздно. Если бы я знала, то вместо Сивы поехала бы в Тимбукту: у одной из моих учениц там маленький отель, и она приглашала меня пожить у нее. Но теперь время и финансы поджимали, и я не могла менять планы посреди путешествия.
Мое знакомство с Сивой прошло несколько фаз. Сперва я наивно думала, что это неиспорченный маленький оазис, и, раз здесь люди много молятся и говорят о молитве, сиванцы ничем не отличаются от
