горячо приветствовали в ноябре – декабре 1917 года. Пообещав на первом этапе удовлетворить требования всех групп, движений и национальностей, большевики взяли свое обещание обратно. Троцкий пытался установить в армии дисциплину, о которой не мог и мечтать царский военный министр. Ленин с грустью рассказал Троцкому, что его программа по восстановлению промышленного производства вызвала у делегации рабочих такую реакцию: «Видно, вы тоже, товарищ Ленин, взяли сторону капиталистов».[363]
Но самое важное, люди осознали, что в стране установилась большевистская, или коммунистическая, власть. В ноябре рабочие, солдаты и матросы сражались за Ленина и его партию, а не за марксизм и даже не за социалистическое государство. Они боролись за советскую власть. Магическая сила этих слов – советская власть – принесла победу большевикам. Для масс они означали самоуправление, право каждого полка, фабрики, города избирать собственный Совет, который сам будет управлять своей судьбой и поддерживать связь с властями в Петрограде и Москве. Весна и лето 1918 года показали всю беспочвенность их надежд: местные и профессиональные Советы постепенно распадались, а их место занимали комиссары. Мы, привыкшие считать, что слова «большевик», «Совет» и «коммунист» практически являются синонимами, были потрясены, обнаружив часто повторяемый призыв к мятежам и бунтам 1918— 1921 годов: «Да здравствуют Советы! Долой комиссаров» (или большевиков). В общественном сознании существовала легенда о золотом периоде большевистской власти, периоде Советов. Время опьяняющей свободы и равенства, когда каждая деревня, каждый город занимался своими делами. А потом из Москвы пришел «комиссар» и объяснил, что выбранные ими представители – кулаки и мелкие буржуи и их надо заменить истинными пролетариями, то есть большевиками. Очень часто вместе с «комиссаром» появлялась ЧК.
Цикл анархия – репрессии – антибольшевистское восстание рассмотрим на примере Самары. Местный Совет Самары состоял в основном из анархистов и левых эсеров. Весной 1918 года Самарская губерния была независимой республикой, не обращающей внимания на события, происходящие в Москве. Как рыба в мутную воду, туда в апреле прибыл знаменитый Дыбенко, впавший в немилость у большевистского правительства. Грозного моряка сопровождала компания его приверженцев. Вероятно, он подумывал о создании собственного небольшого государства, которое будет вести борьбу с неблагодарными советскими руководителями. С огромными трудностями самарским коммунистам под руководством В. Куйбышева удалось его выдворить. История с Дыбенко привела к восстанию против коммунистов; свою роль сыграл случай, связанный с «мобилизацией» извозчичьих лошадей для Красной армии. Восстание развернулось под лозунгом «Пора разобраться с еврейскими комиссарами», и через какое-то время в Самаре господствовала полнейшая анархия. С помощью воинских частей большевикам удалось подавить восстание. Анархистско-эсеровский Совет был распущен. Начались репрессии.[364]
Оно заложило основу для следующего, более опасного антибольшевистского восстания. В июне эсеры убедили Чехословацкий корпус помочь им захватить Самару. Затем было объявлено, что в городе находится законное русское правительство, состоящее из делегатов Учредительного собрания (главным образом, правых эсеров), собравшихся в Самаре. Вскоре это правительство расширило сферу влияния, захватив родной город Ленина Симбирск, а в августе еще один город, связанный с семьей Ульяновых, – Казань.
Вот что написал об этом периоде Троцкий:
«Невольно возникал вопрос, хватит ли у измученной, разбитой, отчаявшейся страны жизненных сил, чтобы продержаться до тех пор, когда новый режим укрепит свое положение. Не было продовольствия. Не было армии. Повсюду вспыхивали заговоры. Чехословацкая армия вела себя на нашей земле как независимая армия. Мы почти не могли оказать ей сопротивления».[365]
В результате восемнадцать мятежных правительств составили конкуренцию большевистскому правительству в Москве.[366]
На первый взгляд ситуация выглядела безнадежной. Центральные и северные территории находились в полном смысле в окружении соперничающих «правительств». Немцы еще оставались на западных границах, когда началась интервенция. Франция и Англия, по всей видимости, не испытывали никаких угрызений совести, пытаясь избавиться от правительства, выказывающего откровенную враждебность в отношении Запада, заключившего мир с Германией, аннулировавшего долги Западу и лишившего собственных граждан права на частную собственность.
Даже в течение этого тяжелейшего периода Гражданской войны Ленин сохранял непоколебимую уверенность и невероятное хладнокровие. Уверенность основывалась отчасти на том, что большевистское правительство уже продержалось дольше, чем предполагалось до Октября, а значит, способно выжить благодаря собственным усилиям. Кроме того, он все еще возлагал надежды на всемирную революцию. В ноябре 1918 года произошла революция в Германии, а в 1919 году в Австро-Венгрии.[367]
Но в основном уверенность Ленина основывалась на трезвой оценке физической и психологической слабости врагов коммунизма. Решение русского вопроса требовало существенного расширения интервенции. Как бы могли объяснить демократические правительства Запада своим гражданам, что после четырех лет кровавой войны им вновь потребовалось собрать огромную армию для ведения военных действий в далекой стране, на огромных территориях?
Кроме того, союзники в силу различных причин (соперничество, разногласия по ряду вопросов) не могли выработать единой стратегии в отношении России и большевизма. Франция желала, чтобы в воссоединенной России установился «приличный» режим и она вновь играла роль восточного союзника. Британия одобряла сепаратистские тенденции народов Кавказа. Некоторые политики, рассматривая Россию в качестве потенциального рынка, просто хотели, чтобы в бывшей царской империи «улеглись страсти». Некоторые видели в большевизме угрозу западной цивилизации. Черчилль заявил, что нужно «задушить большевистского младенца в колыбели». Кто-то считал коммунизм, породивший в России хаос, меньшим злом, чем царский режим с его страстью к экспансии.
Большевистская дипломатия мгновенно воспользовалась соперничеством «империалистических бандитов». Ленин понимал, что Советское государство, как и любое другое, должно принимать участие в дипломатических играх и говорить об «упразднении» внешних отношений – не более чем глупость. Всемирная революция теперь казалась делом далекого будущего. В марте 1919 года Владимир Ильич сказал: «Мы живем не просто в государстве, а в системе государств, и существование Советской республики вместе с империалистическими государствами в конечном счете совершенно исключено». Самыми важными в этой фразе являются слова «в конечном счете». А тем временем он уже начал отрабатывать приемы советской дипломатии, эдакую смесь из обещаний, угроз и лести, рассчитанную на то, чтобы привести в замешательство не только политиков, но и западных избирателей.
Советская дипломатия научилась играть на основных недостатках и слабостях правящих классов ведущих капиталистических стран. Что касается Франции, то это была жадность французского рантье. Летом 1919 года, когда дела у коммунистов шли из рук вон плохо, Ленин сделал французам заманчивое предложение относительно внешнего долга. Если «мы получим настоящий мир», сказал он в беседе, то правительство России готово отдать Франции все долги.[368]
Теперь относительно Соединенных Штатов. Большевики давно поняли, что американцы легко «ловятся» на демократическую фразеологию и утешительные заверения. В декабре 1918 года член коллегии Наркомата иностранных дел Литвинов в ноте, направленной президенту Вильсону («старый лицемер Вильсон», как его иногда называл Ленин), ни словом не обмолвился о всемирной революции, зато отдал дань восхищения президентскому «чувству справедливости и беспристрастности». В интервью «Chicago Daily News» Ленин открыто заявил, что советский режим «гарантирует» невмешательство во внутренние дела других государств.[369]
В собрание сочинений входят письма к итальянской, французской и немецкой коммунистическим партиям. Ленин собирал и любил показывать благоприятные отклики иностранной прессы о большевистском режиме. Красный террор? Но ведь даже американский буржуазный журналист Стюарт Чейз писал в «New Republic», что куда более террористическим, чем советское, было правительство Маннергейма в Финляндии.[370]
Как при его занятости в тот страшный для большевиков 1919 год Ленин умудрялся выкраивать время
