сомневаться в том, что из этого ровно ничего хорошего выйти не может. Солдаты воевать не желали, и не существовало силы, которая, при существующих условиях, могла бы заставить их идти в бой.
Поэтому я твердо решил попытаться во что бы то ни стало осуществить свой план формирования добровольческих частей из туземцев Восточной Сибири. Обдумывая пути, которыми следовало идти для того, чтобы заинтересовать министерство своим проектом, я решил действовать через головы своего прямого начальства, потому что положение было таково, что терять времени не приходилось; действовать надо было быстро и решительно, а революционно-бюрократическая волокита поглотила бы несколько месяцев на проведение проекта через ближайшие штабы. К тому же Верховное наше командование в это время вынуждено было, в угоду сепаратистских стремлений малых народностей, входящих в состав Российской империи, стать на путь широкой национализации армии. Был отдан приказ о выделении из частей солдат-инородцев для создания из них национальных инородческих частей. После такого приказа мы рисковали не найти ни одного русского человека во всей нашей армии, ибо все стали находить в своей крови принадлежность к какой-либо народности, населявшей великую Россию, и на этом основании требовать отправки его в соответствующий пункт в тылу для зачисления в свою национальную часть. Дело дошло до того, что сами авторы приказа были напуганы возможностью остаться без русской армии и потому увидели необходимость приказ о национализации армии отменить. Таковы были революционные эксперименты правительства, которые стоили России ее существования. Убедившись, что вся наша правящая головка правит государством чисто революционными методами, а кумир революции и глава правительства вчерашний адвокат А.Ф. Керенский занят только своей популярностью и упивается властью до того, что даже спит не иначе как на императорских кроватях, я решил в своем деле отказаться от установленной субординации, а обратиться непосредственно в центр через голову своего прямого начальства, будучи в полной уверенности, что революционный центр не найдет ничего предосудительного в том, что незначительный казачий офицер обращается со своим проектом непосредственно к главе правительства.
Поэтому я написал доклад на имя военного министра А.Ф. Керенского, который отправил в Петроград со своим другом, войсковым старшиной Е.Д. Жуковским, ныне генерал-майором. В своем докладе я коснулся приказа о национализации частей и последующей его отмены и указал на то, что отмена приказа была, несомненно, ошибкой. По моему мнению, национализация частей не могла бы быть мерой опасной, если бы к ней подойти иначе и правильнее осуществлять. Ошибкой в данном случае явилось не желание создать чисто национальные части, а проведение этого плана в глубоком тылу фронта, а не на линии его. В результате приказ о национализации пробудил не столько национальное чувство в молдаванах, татарах и др. инородцах, сколько желание уйти в тыл и возможность избавиться хотя бы временно от жизни в окопах. В моем докладе я рекомендовал не отменять приказ о национализации, а лишь дополнить его разъяснением, что национализация частей должна производиться в прифронтовой полосе и даже на линии фронта, если часть, назначенная к национализации, находится на позиции. Эта маленькая поправка к приказу, несомненно, внесла бы известное успокоение в умы, жаждущие тыла на законном основании и потому изыскивающие всякую зацепку, чтобы объявить себя инородцем и уйти в национализацию. Помимо этого, я приложил к своему докладу план использования кочевников Восточной Сибири для образования из них частей «естественной» (прирожденной) иррегулярной конницы, кладя в основу формирования их принципы исторической конницы времен Чингисхана, внеся в них необходимые коррективы, в соответствии с духом усовершенствованной современной техники.
Результаты моего обращения непосредственно в центр, как я предполагал, были благоприятны и, главное, не заставили себя ожидать долго.
Е.Д. Жуковский настойчивостью и решительными мерами пробил препоны бюрократической волокиты в военном министерстве и соответствующе поддержал мой проект, который был передан на заключение комиссии мобилизационного отдела Главного штаба. Там мысль использовать инородцев Сибири для новых формирований, которые могли бы послужить образцами для реорганизации русской армии, была встречена сочувственно, и я был вызван телеграммой в Петроград.
Это совпало как раз с выбором меня делегатом от полка на Войсковой Круг в Читу, куда я считал поехать необходимым для того, чтобы создать хоть какое-нибудь противодействие попыткам социалистов подчинить войско полному своему влиянию. Они уже успели добиться от Круга проведения резолюции, требующей отказа от казачьих привилегий и полного правового слияния с иногородним (не казачьим) населением. Конечно, это была дань требованию правительства по уничтожению всяких сословных перегородок в стране, но мы на фронте видели, что наших стариков в Забайкалье следует поддержать, иначе они позволят социалистам совершенно оседлать себя.
Получив от полка полномочия, или, как тогда говорили, «мандат», на съезд и предписание командира полка о выезде в Петроград в распоряжение министерства, я 8 июля выехал в Петроград. Мое прибытие в столицу совпало с моментом, когда первое неудачное восстание большевиков было только что подавлено и столица переживала некоторое успокоение. Все же вид города, с его загрязненными подсолнечной скорлупой, давно не метенными улицами, произвел на меня гнетущее впечатление. Особенно бросалось в глаза обилие на улицах и в трамваях праздношатающихся, неряшливо одетых солдат.
Еще в пути я познакомился с морским офицером, лейтенантом Ульрихом, и по его предложению остановился у него в квартире, на 16-й линии Васильевского острова. Петербурга я совершенно не знаю и потому не могу дать точное его описание, но, вероятно, где-нибудь за 16-й линией находились морские казармы, потому что ежедневно трамваи, шедшие из этого района в центр города, были переполнены матросами гвардейского флотского экипажа. Я ежедневно присматривался к этой гордости нашей революции, и их распущенность ярко характеризовала, как развиваются и цветут побеги «великой бескровной» революции.
Единственным исключением из всего столичного гарнизона был женский полк, однако на революционных солдат это или не производило в лучшем случае никакого впечатления, или вызывало град гнусных насмешек и ругательств по адресу патриоток женщин и девушек, пошедших добровольно на тяжелые лишения солдатской жизни.
По прибытии в Петроград я узнал, что Е.Д. Жуковский выехал только что в полк, и потому мне пришлось разыскивать министерство и канцелярию, в которую я должен был явиться, самостоятельно. Помощник военного министра, генерал-майор, князь Туманов направил меня на Мойку, № 20. С трудом ориентируясь в незнакомом городе, я, в конце концов, дошел до многоэтажного здания на набережной реки Мойки, на котором красовался № 20. Войдя в здание, я увидел в вестибюле его большое количество суетившихся и группами разговаривающих солдат и матросов. Я обратился к ближайшему с вопросом, что за учреждение находится в этом доме, и узнал, что здесь расположен всероссийский революционный комитет по формированию добровольческой армии и что во главе формирования стоит полковник Муравьев. Мне указали лестницу во 2-й этаж, где я мог найти Муравьева. Там я должен был обратиться к дежурному, ведающему докладом о посетителях, который предложил мне заполнить специальный бланк, указав причину посещения. Все это было мною исполнено, и дежурный ушел с докладом обо мне. Вскоре я был приглашен в кабинет Муравьева. После необходимого представления Муравьев пригласил меня сесть и задал мне вопрос, уверен ли я в успехе формирования частей из туземцев Сибири. При этом он достал мой проект и заключение о нем комиссии мобилизационного отдела Главного штаба. Я детально изложил мои предположения, значительно расширив представленный проект, и указал особенно настойчиво на необходимость срочного его осуществления. На мой доклад Муравьев предложил мне ежедневно являться к нему для обсуждения деталей моего предложения, и я исправно начал приезжать на Мойку ежедневно в 9 часов утра и проводил долгие часы в кабинете полковника Муравьева, беседуя с ним на разные темы. Находясь в ожидании того или иного решения о своем деле, я от нечего делать начал завязывать случайные знакомства в городе. Столица была полна слухами о готовящемся в скором времени новом восстании большевиков. Власти находились в каком-то растерянном состоянии; особенно бросалась в глаза нерешительность и растерянность военных властей. Несколько раз я посещал заседания Совета рабочих и солдатских депутатов, которые происходили в здании Таврического дворца, где раньше помещалась Государственная дума. Временное правительство фактически находилось под полным контролем этого Совета, который вмешивался во все распоряжения правительства. Строго говоря, это был верховный революционный орган, заполненный дезертирами с фронта и агентами германской разведки с Лениным во главе. Совет возник чисто явочным порядком в одной из комнат Таврического дворца под эгидой
