двенадцати, не больше. Внезапно я заплакала. Наверное, очень жалкое зрелище я представляла собой в тот момент, ресницы через секунду слиплись на морозном воздухе. Мистер Лейси засмеялся и поцеловал меня в левый глаз, а потом – в правый, и ресницы оттаяли. И, уже забираясь в окно, я услышала:
Смерть на велосипеде
Вот он – летит, пригнувшись к рулю, на своем велосипеде. В сверкающем белом шлеме, отчего голова похожа на голову какого-то гигантского насекомого. Мускулистые ноги с вздутыми жилами. Дочерна загорелый, знай крутит себе педали, точно мальчишка. Мистер Уоллер, преподававший нам социологию тридцать лет назад. Я вижу его каждое лето, в конце августа он приезжает домой навестить семью. На неделю, дней на десять. Заходит к нам в гости, наши дома рядом. Так что ничего удивительного или неожиданного в этом нет. Но для меня встреча с ним всегда была потрясением. Всякий раз я бормочу: «Здравствуйте, мистер Уоллер!» – и в лицо бросается жаркая краска смущения. Потому что здесь, летом, он, разумеется, никакой не «мистер», уж тем более для своих бывших учеников, теперь уже совсем взрослых и равных ему. «Пожалуйста, называй меня просто Гордон, ладно?» Так всякий раз говорит мистер Уоллер. И смеется, тоже смущенный, возможно, даже раздраженный, и торопится прочь. Вскидывает руку в знак приветствия или прощания. И всегда непонятно, помнит он мое имя или нет. Но вот лицо помнит, это несомненно. Или какое-то другое лицо, тридцатилетней давности, похожее на мое.
Всего лишь учитель старших классов местной средней школы. Тут два варианта. Помнить всех бывших своих учеников, а их сотни, называть каждого по имени; или же забыть всех своих бывших учеников, а их сотни. И сердито ухмыляться всякий раз, когда они, словно призраки, возникают у тебя на пути.
Этим летом пошли разговоры, будто мистер Уоллер сильно изменился, стал сам не свой.
Кто же тогда, если сам не свой?…
Да это просто выражение такое. Образное.
Минуточку, давайте разберемся! Если я сама не своя, а чья-то другая, то какая именно другая? И куда тогда делась настоящая «я»?…
Да это всего лишь выражение такое! Принятое в обиходе. В общении между людьми.
Мистер Уоллер часто говорил нам, что нет на свете ничего более ненадежного, чем это пресловутое общение между людьми. Это как игра в испорченный телефон: ты слышишь, что говорят тебе другие, но воспринимаешь это не совсем точно. Потом передаешь эти слова дальше, по цепочке, и наконец очередь доходит до человека, который воспринимает сказанное совсем уж неадекватно. Передает эти слова другим людям, те еще больше все запутывают и верят во всякую чушь до самой смерти. Так уж устроена история.
Уоллер преподавал это восьмиклассникам?…
Но у нас появился только в девятом классе.
Гордон Грегори Уоллер. При взгляде на него невозможно догадаться, что этому мужчине под шестьдесят. Сухопарый, жилистый, загорелый, в очках в металлической оправе с голубоватыми стеклами – выглядит так моложаво! И на нем не мешковатые шорты, что обычно носят старики, из-под которых торчат тощие ноги, но безупречно отглаженные шорты цвета хаки, с острыми, как у брюк, складками. И еще – вязаные свитеры с орнаментом, ветровки от «Л.Л. Бина». А велосипед – итальянский.
Время от времени поговаривали, будто бы мистер Уоллер ведет себя неадекватно. Нет, не то чтобы он был не в себе (это случится позже), просто ведет себя как-то не так. Странно. Трудно объяснить. Сначала отрастил маленькую козлиную бородку, затем – настоящую длинную бороду. Он уже не преподавал, вышел на пенсию. Всегда был холостяком и очень гордился тем, что никто его не контролирует. Потом отпустил бакенбарды – такие легкие и воздушные. Из бровей торчали смешные жесткие волоски. Изогнутые, как когти. Странно.
Все началось с удара. В человеке словно что-то надломилось, трещинка пробежала. Это сразу видно, по лицу. Смотришь с одной стороны – прежнее умное интеллигентное лицо с тонкими чертами. А с другой – иссохшее и морщинистое. Всегда косящий взгляд, опущенный уголок губ. После возвращения из больницы (так они, во всяком случае, говорили, меня дома тогда не было) мистер Уоллер еще долго ходил с тросточкой до вывешенного на противоположной стороне улицы почтового ящика. Это путешествие занимало у него десять минут. Достаточно было одного взгляда на него, чтобы понять: этот человек вознамерился поправиться. Он ходил к ящику в любую погоду – в холод, дождь и ветер. Можно было наткнуться на него в библиотеке, аптеке, гастрономе – передвигался он медленно и по-крабьи, бочком, но всем своим видом давал понять, что в посторонней помощи не нуждается. Нет уж, спасибо, не надо!
И вот через несколько месяцев он снова ездил на своем итальянском велосипеде! Не слишком быстро, пошатываясь, иногда падая, но все-таки довольно решительно.
Чтобы вспомнить мистера Уоллера, мне не приходилось прилагать особых усилий. Девятый класс. Противная ноющая боль внизу живота. Жжение между ногами. Теперь я уже не девочка. Улыбка на губах мистера Уоллера, он смотрит на меня, но быстро отводит взгляд. Если бы он пригляделся получше, то все бы понял.
Пожертвовала бы я тогда чьей-либо жизнью ради него? Жизнью матери, отца?… Не знаю. Не помню.
Мистер Уоллер теперь улыбался лишь одной стороной рта, другая оставалась неподвижной, как шрам. Он давно потерял свои кудри цвета имбиря, голова лысая и похожа на матовую лампу. Он сбросил процентов тридцать веса и напоминал скелет, медленно едущий на велосипеде.
Остановившись у почтового ящика, он неожиданно решает поговорить. Нет, разговором в полном смысле слова это не назовешь. Он заикается, запинается, ежесекундно откашливается. Какая жара! в высокой траве полно клещей! крыша дома протекает после грозы на прошлой неделе! Кто-то обманул его, кажется, местный кровельщик. Никому нельзя доверять. Что тут можно поделать.
Дом продали через какого-то дальнего молодого родственника. Крышу починили, но заплатили за ремонт уже новые обитатели. Они же унаследовали и велосипед, и полный гардероб тщательно отглаженной одежды. А также коробки с тронутыми плесенью книгами и покоробленными пластинками классической музыки.
В то утро мистер Уоллер сердито улыбался нам. Глаза увлажнены укоризной. Чем-то был недоволен. Есть масса способов огорчить человека и совсем немного – доставить ему удовольствие. Темой урока было рабовладение на старом Юге. Жестокость, с которой одни люди обращаются с другими во имя некой высшей цели или просто ради чисто эгоистической выгоды, с иронией говорил мистер Уоллер. В иронии мистера Уоллера всегда крылась плохо замаскированная ярость, и ты сидела, не дыша и с видом пай-девочки сложив руки на парте, с одной лишь надеждой – что пронесет. А мистер Уоллер расхаживал по проходу между партами и спрашивал: Кто в этом классе хочет быть рабовладельцем? Кто в глубине души стремится владеть рабами? Давайте-ка посмотрим на ваши руки! Ну же, где руки! В классе воцарилась мертвая тишина, всех словно парализовало. Долгая пауза. А затем: Ага, очень любопытно, получается, те, кто действительно хочет владеть рабами, не слишком стремятся в этом признаваться! Что ж, поздравляю, вы научились скрывать свои истинные чувства, притворяться порядочными людьми. Это и есть так называемая цивилизация. Спасибо всем.
И вот однажды днем старик, медленно крутя педали, ехал вверх по холму. И никакого шлема на нем на этот раз не было, только лысина сверкала. Я стояла и смотрела, не в силах отвести глаз. Ждала, когда мистер Уоллер упадет. Была достаточно близко, чтобы хорошо видеть его, но самой оставаться незамеченной. Наверное, в тот момент я надеялась увидеть, как брызнет на асфальт кровь. Кровь, мозги, смерть. Конец всему.
Он не то чтобы упал. Просто неловко соскользнул с велосипеда, после того как руль вдруг сложился пополам. Велосипед со звоном упал на асфальт. Когда я подбежала к мистеру Уоллеру, он что-то невнятно бормотал, из глаз катились слезы, а по подбородку ползла слюна. Знаете, как я вас любила? – воскликнула я. И одновременно – страшно боялась вас, и грезила о вас наяву?
Нет. Конечно, я не сказала ничего такого. Какие-то другие слова, только не это. Не того сорта я была женщина, чтобы говорить подобное.
