Моя лучшая подруга, мой самый жуткий ночной кошмар, моя Катерина снова сидела на моей кухне, как в добрые времена моего детства я сидела на ее уютной кухне. У них дома всегда вкусно пахло, папа и мама проверяли у дочки уроки, вели с нами долгие задушевные разговоры о жизни, спрашивали о будущем. Мои родители тоже могли со мной поговорить, особенно папа. Особенно после второй бутылки. Но если бы не Катерина, я бы до сих пор представляла свое будущее, как Аркашка – с точностью плюс-минус месяц. Где-нибудь на маминой фабрике. Нет, я ничего не хочу сказать плохого ни про маму, ни про кондитерский цех. И все-таки именно благодаря Катерине я закончила полные десять лет средней школы, что в свое время серьезно потрясло не только моих учителей и родителей, но и меня саму. Если бы не Катерина, не видать мне института как своих ушей, я бы вообще не подумала даже открыть его двери, скорее я бы оказалась в ПТУ. Сколько времени, сколько сил было отдано тому, чтобы вкачать в мою достаточно пустую голову хоть какие-то знания!
Я не была прилежной ученицей, и, надо сказать, большая часть Катерининых усилий так и канула в Лету, не принеся плодов. Я не сделала карьеры, не добилась успеха и не заработала никаких денег. Я просидела много лет на одном месте, на одном и том же конкретном стуле перед одним и тем же монитором, вводя какие-то цифры, всовывая алчущим комфорта людям какие-то кредиты, выклянчивая у них же вклады под смешные проценты, замаскированные бессмысленными псевдонаучными терминами типа «плавающая ставка», «моральные риски» и (это мое любимое) «продуцент». Арифметика была проста: я брала максимум под 9 % годовых, а выдавала под 25 %. «Скромная» разница обеспечивала банковский сектор неплохими показателями. Даже производители самолетов не могли бы рассчитывать на такой чистый доход, как мы, не производящие ничего, кроме бумажных гор. Да и кучи рекламы с фотографиями людей, улыбающихся от невыразимого счастья сотрудничества с нами.
Моя скромная роль в этом круговороте процентов в природе была скромна, но и ее бы мне никогда не видать, если бы не Катерина. По существу, если бы она тогда, много лет назад, не стала дружить с малосимпатичной, долговязой чумазой девчонкой из так называемой неблагополучной семьи, сейчас на табуретке около окна сидела бы я. Я бы была лохматой, задерганной и измотанной женщиной в халате и пуховике. Может быть, даже с синяком под глазом. И это было бы логично, понятно и объяснимо. Яблоко от яблони и все такое. У нас тут, на бульваре, была целая яблоневая роща, в которой я росла и набиралась соответствующего опыта.
Но на моей кухне сидела она. Я не видела ее больше двух лет, с тех самых пор, как окончательно эмигрировала с нашего бульвара на улицу Расплетина. Она еще больше похудела, тонкие руки с неровно подстриженными черными от грязи ногтями нервно теребили край моей клеенчатой скатерти. Владимир при виде такого беспредела начал бы все вокруг поливать формалином для дезинфекции. Она скользила взглядом за мной, пока я наливала ей чай и распаковывала нетронутые пачки с печеньем и какими-то орешками. Она смотрела с интересом и некоторой враждой, с вызовом, который был, как мне кажется, прямым следствием ужасного смущения. И это было вполне объяснимо.
– Отлично выглядишь, – отметила она наконец.
Я помотала головой:
– Это пальто отлично выглядит, а не я. Дай-ка я его, кстати, сниму.
– А ты по-прежнему считаешь себя уродиной? – хмыкнула она. – Как же тебе крепко по мозгам проехали.
– Да уж, – согласилась я. Действительно, сколько бы и кто бы ни говорил мне, как я прекрасна и восхитительна, мне казалось, что это скорее издевка, чем реальная правда жизни. Зеркала подтверждали мою версию, хотя, возможно, как утверждали психологи, это было следствием привыкания. Ведь собственное отражение видишь каждый день, много лет подряд, и лицо по ту сторону экрана никогда не меняется. По крайней мере, в лучшую сторону. Может ли нравиться лицо, которое ты видишь столь часто?
– В твоем случае, с твоей фигурой и ростом, все может решаться одним хорошим пальто, – сказала Катерина, смеясь. И в ее голосе появились былые задорные нотки. Она всегда меня любила подкалывать. И она всегда меня любила. Наверное, единственная, кто действительно меня любил. Пока не полюбила моего мужа.
– На рожу лица пальто не натянешь.
– Нормальная у тебя рожа лица. Кожа чистая, свежая. Волосы тоже. Дура ты, Динка. Всегда была. Надо себя ценить.
– Да? – подняла бровь я. – Тогда могу тебе сказать то же самое. Что ты с собой сделала, Катька?
– А что такое? – изобразила удивление она. – Можно подумать, тебя это не радует.
– Радует? Нет. Хотя должно бы, но не радует. Кать, правда, я просто в ужасе.
– Я тоже.
– Ладно, пей чай, – кивнула я, протянув ей чашку.
Мы разговорились, вспоминая какие-то малозначительные, но такие теплые для нас моменты. Первый школьный прогул, первая моя сигарета. Она тогда не курила, только кашляла и смеялась. Сейчас она курила, кажется, одну сигарету за другой. И кашляла. Я смотрела на нее, слушала ее и улыбалась. Кто бы мог подумать, что за все эти годы я, оказывается, так и не перестала по ней скучать. Как по сиамскому близнецу, с которым тебя разделили хирургическим способом, но ты продолжаешь его ощущать как свою неотъемлемую часть.
– Так что у меня теперь еще и сын. Полгода ему всего, так что спать вообще не могу.
– Двое детей! – ахала я. – Ты же просто героиня.
– Да уж. Мать – героиня, отец – героин. Даже не знаю. Я родила его, потому что думала, что хоть это как-то остановит Сережку. Ты извини уж, я не знаю, может, тебе все это слушать неприятно…
– А знаешь, нет, нормально, – пожала плечами я, перегнувшись, чтобы прикрыть окно. Холодный ветер так и задувал. Кажется, был уже совсем глубокий вечер. Я подумала, что, пожалуй, возьму до дома такси, не хочу ждать маршрутку так поздно.
– Точно?
– Конечно. Прошло уже очень много лет. Сосновский для меня ничего не значит, а ты – его жена. Можно сказать, что ты уже полностью имеешь все права на него. А у меня совсем другая жизнь.
– Значит, ты меня типа того, прощаешь?
– Ну, если это для тебя важно – конечно, – сказала я и сама почувствовала невероятное облегчение. И, вспомнив свое собственное поведение в самом недавнем прошлом, добавила: – Любовь – сложная штука.
– Это да, – неуверенно кивнула Катерина. – И очень неприятная.
– Я слышала, он играет?
– Донесли уже? Да, хорошего мало. Мама его ушла на пенсию, так что дотации с ее стороны срезались. Он же ни черта не умеет работать. Носится из стороны в сторону, все какие-то прожекты, прожекты. Она его пыталась устроить в банк к себе, так он там какие-то аферы с кредитами затеял. Его за руку поймали и выперли. А потом вот это. Мечтает стать миллионером, – горько рассмеялась она. Глаза при этом были грустные-грустные.
– А как твои родители? Мама?
– Развелись. Папа ушел на старости лет, а мама с нами живет. Сидит с внуками.
– Развелись? Зачем? – опешила я.
– Вот и я спрашиваю – зачем? В таком-то возрасте. Ладно бы, я понимаю, у него кто-то был. Знаешь, бес в ребро и все такое. Так нет, просто развелся и ушел. Сказал, что устал нас тянуть. Живет теперь где-то в Бибирево, в комнате. На большее денег не хватило. И что, это разве нормально?
– Все сходят с ума по-своему, – согласилась я. – Главное, нам держаться. Детей поднимать.
– Твоему-то сколько? Это мальчик или кто?
– Или кто? – рассмеялась я. – Да, мальчик. Ванька. Ему третий год идет.
– А ты по-прежнему с этим… Как его хоть зовут? С тем, на «Мерседесе»?
– Владимир? – нахмурилась я. – Нет, я не с ним.
– Разошлись?
– Да мы и не сходились, – пояснила я. И попыталась переменить тему. – Вы когда переезжаете?
